Анатолий Галиев - Расколотое небо

В Астрахани Щепкин решил было зайти домой, но не выдержал, вскинул на пристани рюкзак на плечо, поспешил на аэродром. Геркис, увидев его, шагающего к дачке, бросился навстречу, радостно крича, из дачки выскочил Афоня. Нил Семеныч шел за ним, ворча и расплываясь в тревожной улыбке.

— У твоих всё в порядке! А ты что это пеший? Машина где?

— Туманова срубили, — хрипло сказал Щепкин.

…К вечеру на «Фармане-30» из-под Урбаха на аэродром вернулись Кондратюк и Свентицкий.

Молча вылезли из кабины, разошлись в разные стороны, не глядя друг на друга.

Кондратюк сразу же подошел к Глазунову, выслушал сообщение о гибели Туманова, отчаянно выругался:

— Все к одному!

— Что еще?.

— Уберите от меня этого сучьего маркиза! А то я ему, подлюге, вязы сворочу… Не нужен мне такой летнаб! Ежели у меня человек за спиной сидит, так я ему доверять должен!

— Что он сделал?

— Пусть сам скажет! — махнул рукой Кондратюк.

Бросились искать Свентицкого. Но того на аэродроме уже не оказалось. Часовой доложил, что Леон, даже не умываясь, после полета отправился вместе с Афоней в город.

— Зачем? — спросил Глазунов.

Часовой отвел глаза, покраснел:

— Да вроде про вино разговор у них был…

Так оно и было в действительности. Свентицкий, еще покачиваясь от усталости после полета, спросил у Афанасия, не знает ли он какой-нибудь торговки, которая продает вино.

— А вам зачем? — осведомился Афоня.

— Командир же гробанулся, милое дитя… По всем законам положено помянуть!

— Помянуть — это дело святое… — сказал серьезно Афанасий. — Вообще-то, Леонид Леопольдович, я знаю одну старуху. Она возле рынка вроде семечками торгует. Но я видел — самогонка у нее. Только, может быть, она уже не сидит там… Это же раньше было, когда еще город не бомбардировали…

— Нашу русскую торговку бомбой не возьмешь! — возразил Свентицкий. — Веди! Показывай! Получишь от меня гонорар — два стакана семечек.

Афанасий чувствовал, как гнусно сосало в животе. Поэтому и повел.

Однако надежды оказались напрасными.

На пустую рыночную площадь с закатного неба оседал дым. На лавках висели пудовые замки, шмыгали всюду ребрастые голодные псы. Гнездо свободной торговли было недавно прикрыто, только по закоулкам, бывало, толпились барыги. Но сегодня и они исчезли.

От нечего делать пошли к Волге, где с утра горела подожженная какой-то контрой нефтяная баржа с эмбинским мазутом.

Навстречу шла женщина в темном длинном платье, косыночке. Несла, прижав к груди, с десяток тоненьких желтых свечей. Прижималась к заборам, испуганно поглядывала. Увидев Афанасия, ахнула. Подбежала. Настасья Никитична. Чистенькая, умытая, розовое лицо.

— Панин? Добрый день! А меня вот, видите, отпустили! У меня здесь родственник, доктор Богородский! Взял к себе… Они многих отпустили, сказали, что нечего казенный хлеб есть… Хочу домой ехать! Да как отсюда уедешь? А вы сами каким же чудом здесь? Не понимаю!

Афанасий нехотя начал рассказывать. Но поповна и слушала и не слушала, постреливала лукавым глазом на Свентицкого.

Леонид Леопольдович обернулся к Афоне:

— Дитя мое! Представьте меня вашей землячке!

Щелкнул каблуками, снял фуражку с летными очками, дернул головой.

Настасья Никитична чуть присела, оттопырив ножку, потянула ручку для целования. Потоптались чудно, словно танцевали, обменялись именами.

— Свечи? Откуда? — осведомился Свентицкий.

— Из божьего храма, — охотно объяснила она. — Сидим во тьме, электрический ток отключили. Послали купить.

— Кошмар! Христос в роли москательщика!

Свентицкий оглянулся на Афанасия:

— Вы погуляйте, дитя мое! Я провожу Настасью Никитичну…

— Ах, зачем? — запротестовала было та.

— Город дикий, люди — тоже! — Свентицкий подхватил ее под локоток, повлек вдоль улицы.

Афанасий сплюнул, побрел восвояси.

У нефтяного причала стояла цепочка солдат, никого не пускали. Баржа уже догорала, из густого дыма только изредка показывались красные тусклые языки пламени. Рядом с эстакадой стояла миноноска, окутанная паром.

С нее на баржу из брандспойтов лили воду. По палубе баржи в противогазовых намордниках бегали флотские, мелькали, как черти в аду, тельняшки были черными.

Рядом с Афоней колыхнулось полотняное брюхо в перламутровых пуговичках, как на гармошке, вздохнуло густо:

— Потушат… Едри их.

— Что потушат?

С красной рожи на Афанасия глянули сонные глазки:

— Люки завинчивают! Без воздуху нефть не горит, малый… Для флота спасают! Флот без мазута и нефти — не флот! Нет… Не повезло…

— Кому это не повезло?

Брюхатый хмыкнул, затесался в толпу любопытных от Афанасия подальше.

Афанасий ушел от адского дыма по берегу, на ветер, снял сапоги, утопил ноги в теплом мелком песке.

Поглядел на заходившее солнце, прикинул. Даша Щепкина возвращается из лазарета со службы поздно вечером. Время до посещения еще есть. Боязно, конечно! А если рассудить, чего бояться? Девчонка, она и есть девчонка! Ее к покорности надо с самого знакомства приучить. Иначе потом хлебнешь горя.

Конечно, она, Щепкина Даша, его старше. Ну и что? Лично он, Афанасий Дмитрич Панин, ждать согласный. Тем более пока война, все ждут. Сейчас ему четырнадцатый год? Так? Но ведь не мозгляк, человек с умом, и по общему развитию вполне можно даже прибавить годов.

Лопуховский племяш в станичке женился шестнадцати лет. И отец Паисий обвенчал, не противился. Два, пусть даже три года, что ж, это можно и подождать… Спешить в таких делах нельзя.

А поедет ли Даша в станичку? А как батю обойти, он же против будет, это ясно! А может, вообще не возвращаться? Тогда на что жить?

От усиленных мыслей Афанасий шмыгнул носом, решил не думать про неприятное, перекинулся на мечтания более сахарные. А как венчают по советскому обряду? Не так же, как раньше! Мерещилось: стоит, он, Афанасий, в новых сапогах бутылками, с лучшим скрипом, в галифе с лампасами и суконном френче, в пилотском шлеме с ветровыми очками на ремешке, стоит, ясное дело, в соборе! Рядом Даша в тюлевом платье с бантами, ботинки на ней новые, под коленку, на шнурках, в фате белой же… Вместо священника, конечно же, Нил Семеныч Глазунов с толстой книжкой в руках. Можно взять не библию, а тот же энциклопедический — тьфу, черт, ну и слово! — словарь. Это Даше будет приятно.

Налево — весь авиационный отряд, в полном параде, у каждого в руках свеча в полпуда. Направо — флотский духовой оркестр, все в матросках, трубы сияют золотом. Икон большевики не признают, значит, вместо икон пусть будут просто картины из жизни природы: розы красные, ромашки, голуби прочие или чайки. Нил Семеныч речь скажет. Потом оркестр грянет «яблочко»… Потом… А что потом? Ах да, целоваться же надо… Ну, это дело лишнее… На виду у всех? Нет, он на это не пойдет! Пусть просто возьмут их под руки и поведут по ковру из собора прямо к легковому «паккарду» — Молочков из чека на такой случай должен дать! Только сиденья заштопать надо, а то вата из них лезет, и шоферу сказать, чтобы побрился, а то вечно ходит чумазый. Лампы в фарах, конечно, заменить. А может, не надо шофера? Самому сесть за руль! Левую ногу на педаль тормоза, правую на газ… И… как рвануть!