Фёдор Пудалов - Лоцман кембрийского моря

— Лидия! — крикнул Василий.

Перекат опять поглотил все внимание. Лидия сидела на мешках и боялась мокрых гребешков, залетавших к ней на колени. Река сделала крутой поворот вправо и ушла под дымную кровлю. Стало тихо.

— Савватей сознался, — сказал Василий с досадным чувством, что это неправильно.

Лидия оглянулась на вторую лодку. Женя вел ее. Савва не лежал теперь, а сидел и смотрел на левый берег не отрываясь, с таким напряжением, «словно у него тоже судьба решается сию минуту и именно на левом берегу», — подумала Лидия с внезапным раздражением.

Савва качался от слабости и обнимал вьюки.

Дым тяжелел и оседал. Он медленно растворял в себе обнажения и осыпи, тайгу на склонах, несокрушимо твердые траппы.

Высокая лиственница наклонилась с левого берега во время половодья и легла поперек реки горизонтально на высоте десяти метров. Уже ствол ее замывало дымом, а ветви свисали над проходившими лодками.

— Петров, причаль! Василигнатич, причаль!..

Савва кричал и указывал на корни лиственницы. На корнях лежала голова. Василий погнал лодку к берегу. Лидия смотрела, приоткрыв рот. Дым мешал разглядеть лицо, но вот оно открылось на мгновение — закопченное лицо под старинным колпаком, иконописно окруженное каштановой бородой, прибредившееся на Эргежее.

— Бандит! Поджигатель! — выкрикнул Савватей.

Дрожа, она взглянула на широкоскулого, похудевшего, с такой же бородой богатыря в лодке и увидела в голубых глазах Саввы убийство.

Стон обессилил могучий выкрик Саввы, и дым поглотил голову на обрыве. Но, конечно, человек тот на обрыве слышал. Если он живой.

— Он, может быть, без памяти, — сказал Лидия, дрожа от волнения.

— Он слышал! Он смотрел! — закричал Женя.

Дым опустился еще ниже, до половины высоты обрыва. Лиственница вся исчезла вверху. Лодки пристали к берегу.

— Необходимо снять, — сказал Василий и выскочил на берег.

— Василигнатич, как вы туда заберетесь? — сказал Савва. — Скоро дым сойдет до воды.

— Это ужасно! Неужели мы должны покинуть живого человека в огне?.. — воскликнула Лидия.

Лицо Саввы заблестело, облитое потом дикого торжества.

— Нехорошо получается. Тем более, я его где-то видел, — сказал Василий.

Но Женя лез уже на обрыв — и тут же спустился.

— Никого нет!

Лодки оттолкнулись от берега и обогнули мысок.

— Вот он! — закричал Савва в исступлении.

Это был живой паренек, малорослый, коренастый якут. Он стоял у воды, отбросил мховую шапку с головы и мховую бороду. Женя заорал и погнал свою лодку к берегу. Василий сделал то же.

Паренек лет восемнадцати молча протянул руку Василию. Он бегло оглядел людей в лодках и уставился на Савву.

— Лидия Максимовна! — воскликнул Женя. — Ведь это наш Ваня!

Савва достал ружье Жени и навел на Ваню.

— А ну-ка, Женя, посторонись. Ваня ваш — не ваш, а ты свой, а на дороге не стой.

Женя услышал щелкнувший затвор берданы и не стал оборачиваться на слова Савватея. Он повалил Ваню и упал на него, потому что Ваня доверил свою жизнь друзьям.

Он услышал выстрел, и, не чувствуя удара и боли, стремглав повернулся, потому что теперь опять нельзя было терять ни мгновения.

Но уже все было сделано без него и бердана валялась в лодке. Савватей тоже валялся в лодке. Отец вынимал гильзу из ружья, и Женя не сомневался, что отец все сделал правильно, как всегда, то есть ровно настолько, насколько необходимо было, не больше.

Женя спокойно направился к лодке — поднять Савватея и прибрать бердану, ибо и то и другое должно было, несомненно, остаться в исправности.

Контуженный легко Савва, очевидно, считал себя жестоко обиженным и дулся на Женю, покуда Женя заботливо устраивал его на мху в лодке. Бердана получила от пули Алексея Никифоровича небольшую вмятину на оковке. Трудно было избежать этого, и не следовало обращать это в упрек отцу.

Дым спустился до трех метров над уровнем реки. Конюхи увели лошадей и оленей вперед. Пора было и людям уйти с непроветриваемого участка.

Женя переменился лодкой с отцом и повел третью лодку. Там они с Ваней быстро выясняли взаимные дела. Но Савва не сводил глаз с Вани, а отец Жени зорко наблюдал за поведением Савватея.

Василию не до них было теперь. Перспектива реки превратилась в узкую щелочку между водой и дымом, и щель была извилистая. Только под самым носом у лодки можно было рассмотреть фарватер.

Дым опустился еще на метр. Перекаты вскипали перед лодкой внезапно, когда уже поздно было лавировать, и спасение каждый раз казалось Лидии удачей или случайностью.

На реке впереди послышался кашель. Лошади и олени появились перед лодками так же внезапно, как буруны. Они брели в реке, опустив морды к воде. Всадники лежали на спинах лошадей и кашляли. Двенадцатилетний Петя-коновод нехотя соскользнул, цепляясь за хомут, и погрузился в воду. Петров закричал второму Петру.

Петя-повар спрыгнул и выловил приятеля-тезку. Холодное купанье привело мальчика в чувство, но ему было явно дурно, и он болтал головой. Петя-повар смеялся.

Василий велел Пете-повару вывести лошадей на галечную отмель и положить Петю-коновода у самой воды.

Лодки были вытащены на гальку. Ваня взялся за лошадей и заставил их лечь. Люди охотнее всего тоже легли бы на прохладную гальку, пахнувшую чистым, влажным воздухом. Но еще не все хозяйство устроено было, и они ходили, кашляя, согнувшись, и ползали на четвереньках по всей отмели.

Палатки поставлены были возле самой воды.

Алексей Никифорович велел Ване полить обильно водою кучу мха, взятого из лодок. Животные жадно погрузили морды во влажный, рыхлый мох, не пропускавший дыма. Они еще не ели. Они только дышали легким, процеженным воздухом, очищенным от мучительного запаха.

Работать в пространстве почти плоском, высотой в один метр, оказалось очень трудно.

Приходится сказать неточно, что люди передвигались на четвереньках, за неимением слова, обозначающего передвижение на трех конечностях. Но они двигались именно таким способом, придерживая одной рукой у носа комок сырого мха.

Влажный воздух успокаивал воспаленные слизистые оболочки.

Мох настлали также в палатках. Но скоро и там собрался дым. Савватей выполз со словами: «Организация убийственной картины!» — и лег лицом к самой воде, подложив под скулу комок мха.

Все легли, кроме Пети-повара, поближе к воде или зарывшись лицом в мокрый мох.

К вечеру дым опустился еще ниже.

Петя-повар долго еще ползал под горой и на отмели. Он ползал с закрытыми глазами, но дым заставил его плакать с закрытыми глазами, и Петя думал, что ему труднее, чем слепой собаке, которая «видит» носом. А ему только мешал его нос и мучил, и Петя закрыл нос толстой пачкой мокрого мха в платке.