Владимир Успенский - Неизвестные солдаты, кн.1, 2

А когда схлынула первая буйная волна радости, командир конного дозора, немолодой старшина с орденом Красной Звезды на гимнастерке, сказал притворно-сердито:

– Было чуть не постреляли вас. Вывалились, как черти из подворотни. И откель вы взялись, голодранцы такие? Чи то не воинство батьки Махно?

И на это старшина-сверхсрочник из отряда весело и дружелюбно ответил кавалеристу:

– А вот пропер бы ты пехом от самой границы, ты бы тогда таких вопросов не задавал. Потому как после такого похода не лошадиной, а своей природной головой думать бы начал.

– Лейтенант, подбрось пару горячих!

Бесстужев зачерпнул деревянным ковшом воду из кадки, плеснул на раскаленные каменья. Шипящая струя пара ударила в низкий, закопченный потолок, растеклась по стенам, оседая вниз.

– От так его, так его! – покряхтывал на полке Патлюк, охаживая веником красное, глянцево блестевшее тело. – Это по-нашему, по-солдатски! Лезь сюда, Юрка!

– А у вас, у меня и тут тропики, дышать нечем.

– Хватит, Патлюк, ей-богу хватит, – попросил майор Захаров, лежавший лицом вниз на широкой скамье.

Блаженно улыбаясь, шевелил пальцами ног. К нахлестанной спине прилипли мелкие березовые листочки, темные, будто из старой бронзы.

– Значит, расписались оба?! До точки дошли! – скалился наверху Патлюк, тряся свалявшимся чубом. – Будете знать наших! У нас в селе меня только дьячок по этому делу одолеть мог. Старый дьявол, колесом согнулся, мослы мхом обросли, а париться на весь уезд первым был.

– Иди-ка ты мне спину потри, – размякшим голосом попросил Захаров. – А хорошо-то как, а? Как сто грехов с себя смыл.

– После такого дела самый раз стопку пропустить. Две стопки, – поправился Патлюк. – Да с малосольным огурчиком.

– Не-е-ет, капитан, после баньки пивка полезно. Холодного, жигулевского.

– Хозяйка оказала, что сразу, обедом кормить будет. – Бесстужев намыленной мочалкой тер худые, по-мальчишески длинные руки. – Не знаю, как насчет пива, а квасом угостит.

– Слушай, ты хоть рассчитайся с ней, – беспокойно приподнялся майор. – И кормит она нас, и мытье это затеяла.

– С ней рассчитаешься, – хмыкнул Бесстужев. – Не берет деньги. Сама, говорит, солдатка, и мой где-то горе мыкает… Сена мы ей накосим. Ну, Мухов, сержант мой, печку ей поправляет…

– Печку, сено, – передразнил Патлюк. – Да на кой ляд ей печка эта, она за красивые твои глаза и клуню опорожнит, и что хочешь сделает. Баба молодая, кровь горячая. Вчера вечером спрашивает меня: а чего-то лейтенант ваш такой конфузный… Она ему, значит, в горнице у себя постелила, а он в сарай к ребятам ушел. Тут, брат, не сеном пахнет… Только не пойму я, Юрка, почему на тебя бабы заглядываются?

– Душа у него прозрачная, – сказал Захаров. – А женщины не чета нам, умеют в человеке свежесть чувствовать, чистоту.

– Это они могут – всякую чистоту загрязнить, – заметил Патлюк.

– Оставьте, – взмолился Бесстужев, – ну, ей-богу, больше не о чем говорить вам, что ли?

– Чудак-рыбак! – хохотнул Патлюк. – На отдыхе только об этом и потолковать. Ты вот везучий, тебе бабьи крепостя без боя сдаются, потому ты и равнодушный такой. А я вот как ни петушусь, и чищусь, и бреюсь, и прическу шик-блеск отрастил, а бабы и ухом не ведут.

– Это потому, что у тебя сердце затвердело, – опять пояснил Захаров. – Устав, служба и никакой лирики нет. К тому же чувствуют, что ты женатый и многодетный…

– Так уж и чувствуют? – усомнился Патлюк.

В баньке было полутемно. Свет проникал через узенькое, продолговатое оконце, вырубленное в бревенчатой стене; стекло густо покрывала копоть. Юрий смотрел в оконце, и ему представлялось, что сейчас совсем не лето, а зима, на улице лежит снег и нет никакой войны. Просто попали они на постой в деревню, решили помыться после дальней дороги.

Не верилось, что вчера утром был бой и в двух шагах от Юрия упал красноармеец; осколок снаряда, как бритвой, срезал ему затылок. Все это отодвинулось в туманное и, казалось, далекое прошлое.

Их полк, вместе с другими разрозненными частями, медленно отходил через Полесье вдоль единственной в этих местах железной дороги Брест – Мозырь.

Бойцы разрушали за собой мосты и железнодорожное полотно, это задерживало немцев; вслед за полком двигались только их легкие передовые отряды, наскоки которых удавалось отражать без особых трудов. Но постоянное напряжение, жара, бессонные ночи и частые налеты авиации вымотали красноармейцев. И только вчера они, наконец, прошли в районе Пинска через боевые порядки 75-й стрелковой дивизии, занявшей здесь оборону. Полк получил долгожданный отдых. Красноармейцы стирали гимнастерки и портянки, купались в ручье, отмывая черную, прикипевшую грязь. Захаров, Патлюк и Бесстужев остановились в одном дворе. Утром проснулись поздно. Возле каждого лежала стопкой выстиранная и отутюженная форма, чистые трусы, майки и подворотнички. Это старшина Черно вод расстарался за ночь вместе с хозяйкой. Едва позавтракали – и мыться.

Банились часа полтора. Не спешили уходить: как только наденешь форму, снова наплывут заботы, снова присосется к сердцу ноющая тревога.

Майор Захаров был в полку самым старшим не только по званию, но и по возрасту. С взятыми на себя обязанностями командира он справлялся без затруднений. К тому же полк, понесший потери, оставшийся без артиллерии и обозов, был сейчас меньше полностью укомплектованного батальона.

Захаров имел привычку делать все основательно, не спеша. Мозги у него тяжелые, как жернова, работали медленно, зато все, что попадало в них, размалывали в порошок, добирались до самой сути. И теперь, чем дальше отодвигался в глубь страны фронт, тем неотвязней вставал перед ним один и тот же вопрос: почему?

Вначале Захарову казалось, что отступление происходит из-за досадных неудач: не успели сообщить о начале войны, не подвезли патроны, в Бресте отрезан был штаб их дивизии. Но постепенно майор убеждался, что дело тут не в случайностях, что где-то допущены крупные просчеты и исправлять их, как водится, придется солдатской кровью. Он тревожился, как человек, который знает, что болен, но не может понять, какова его болезнь и как ее лечить.

На лицах командиров и красноармейцев майор видел немой вопрос: в чем дело? Когда это кончится? Но Захаров не мог, не знал, чем рассеять недоумение подчиненных. И в конце концов это не его обязанность раздражением думал он. Этим должен был заниматься новый комиссар полка, старший политрук Горицвет. Но Горицвет все прихварывал. Сперва у него болела нога, а последние дни жаловался на зубы, полоскал рот шалфеем и говорил с трудом. Захаров подозревал, что Горицвет не столько болен, сколько растерян. Он не получал руководящих указаний, не знал, как вести работу, и предпочитал помалкивать, чтобы не ошибиться.