Фзнуш Нягу - Властелин дождя

— Врешь, змееныш! — снова рассвирепел Оданжиу. — Врешь!

Еремия не оправдывался. Неуместная мысль вертелась у него в голове: здесь, держась за эти стены, я учился ходить, падал, стукался, и у меня болела голова… ой, как болела!.. Он утер рот рукавом, поднял на руки старуху, стараясь не смотреть в ее остекленевшие глаза, и, пошатываясь, вышел во двор.

Охотника уже не было. Далеко у реки бегали ребятишки и с криком волокли по воде вдоль берега корягу.

Оглушенный, Еремия стоял, не зная, что делать дальше. Наконец нетвердыми шагами он направился к лодкам, опрокинутым вдоль забора. Резкая боль обжигала губы. Он вынул платок и осторожно прижал ко рту, пытаясь унять стекавшую на подбородок кровь. Потом с поля налетел ветер, хлестнул каплями дождя, и тогда Еремия вытянул шею и подставил лицо ветру. И дождь омыл ему голову, напоминающую голову молодого волка, красивую, но какой-то непрочной, слишком хрупкой и дикой красотой.

1967

В 1956 году после окончания университета я был назначен учителем румынского языка в село, затерявшееся посреди Бэрэгана. По вполне понятным причинам в этом рассказе я не буду упоминать его настоящего названия; назову его Тихое Озеро. Итак, однажды вечером в конце августа я прибыл к месту моего назначения.

Узнав о моем приезде, преподавательский состав Тихого Озера отправил одного из учителей встречать меня на вокзале, и не успел я ступить на перрон, освещенный подслеповатым фонарем, вроде тех, что мастерят детишки из полых арбузов, как услышал крик:

— Учитель Чернат! Кто здесь учитель Чернат? Пожалуйте сюда!

— Я! — вырвалось у меня, и я двинулся к колодцу, от которого доносился голос.

Встречавший меня приехал на двуколке и теперь пытался дотянуться до поводьев, упавших под ноги лошади. Над колодцем, щелкая, точно клюв аиста, вращалась деревянная вертушка.

— Я Чернат, — повторил я, подходя совсем вплотную.

— Очень приятно, Санду Букур меня зовут. Извините, не помог вам с багажом: коняга уж больно норовистая, стоит отойти от нее, она тут же — раз! — на землю. У нее стерта холка, эти кретины так уделали хомут, что шов ей натер холку, вот она чуть что — и валится. Ну, кладите сундук сзади и садитесь. А пальто и плащ можно держать на коленях.

Это был высокий, худой молодой человек с тонкой полоской усов под острым носом. Говорил он со мной так, словно бы я и сам прекрасно все знал — знал, например, что сбрую лошади «уделали» настоящие кретины. Я кивал, поддакивал и тем временем с любопытством его разглядывал.

На нем была желтая футболка с красным воротом и манжетами и такие широкие, присборенные брюки, что казалось, будто на каждой ноге у него по юбке.

— Ну вот и вожжи, — сказал он немного погодя. — Посмотрим теперь, уважаемый Черкез, на что ты способен! — Он вывел лошадь на дорогу и прыгнул на сиденье по левую руку от меня.

Я поворотился к нему и сказал, что начальник учебного отдела просит учителей Тихого Озера снять архив с чердака школы.

— Говорит, чтобы прямо сегодня, — настаивал я, — а то завтра может нагрянуть инспекция из районной пожарной охраны.

— Да? — рассмеялся Букур. — Он просто круглый болван, это я вам точно говорю!

Он извлек кнут с кожаным кнутовищем и хлестнул лошадь.

— Но, но, Черкез, рысью, рысью! Да нет, я ничего против него не имею, он хороший парень, но иногда превращается в круглого болвана. У нас на чердаке одни совы. Чего вы смеетесь?

Над начальником, — ответил я. — Он сказал мне, что я хороший парень. К чему бы это? Как-то странно. Когда стали прощаться, похлопал меня по плечу и говорит: «А знаешь, ты мне нравишься. Потому я и стал звать тебя на «ты». И разрешаю тебе, когда мы тет-а-тет, звать меня по имени — я не обижусь. Конечно, если нет посторонних».

— Банный лист! — подхватил Букур. И переменившимся, злым голосом добавил: — До того, бывает, разберет его к кому-нибудь любовь, стиснет в объятиях — не знаешь, как отделаться от его любви-то.

Я с удивлением заметил, что разговор рассердил его, и переменил тему.

— Расскажите мне про ваше село. Какое оно, Тихое Озеро? Название красивое. Мне нравится. Я слышал, оно электрифицировано и будто скоро войдет в строй радиостанция.

— Оно как овчарня без собак, — буркнул учитель и тут Же, наклонившись вперед, крикнул: — А ну, давай, пошел, Черкез, заснул ты, что ли?!

Я оставил его в покое и перевел взгляд на жнивье по обеим сторонам дороги. У виноградника под белыми акациями в ночной мгле какой-то человек пытался поймать коня. Конь, испуганный неведомо чем, не давался, и человек подзывал его посвистом, подставлял ему перевернутую вверх донышком шляпу, делая вид, будто она полна зерна.

Потом жнивье скрылось из виду, и дорога побежала, стиснутая, как стенами, двумя рядами акаций. Когда мы вновь вырвались на простор, я увидел, что село рядом. Впереди, почти белая от лунного света, высилась церковная колокольня. Вскоре мы уже ехали по освещенной фонарями большой улице, обсаженной тополями. Нас с гиканьем встречали парни, высыпавшие к заборам — хороводиться с девчатами.

— Ну погодите, вы у меня дождетесь! — пригрозил Букур. — Нет на вас угомона! — И он сердито хлестнул лошадь.

Когда подъехали к школе, Букур передал двуколку человеку, который, покуривая, ждал у мостков, и мы вошли в дом, где жили учителя. Там в ожидании нашего приезда собрались человек семь-восемь.

— А вот и наш новый апостол, — сказал Букур, подталкивая меня сзади.

Растерявшись, я остановился посреди комнаты, не выпуская из рук багажа.

— Теперь, девушки, — обратился он к трем молодым девицам, что сидели на кровати и у стены, увешанной картинами— очевидно, произведения учеников старших классов, — теперь, девушки, надеюсь, вы успокоились. Как видите, он не хромой, не кривой и не горбатый. Имейте в виду, — повернулся ко мне Букур, — с самого обеда, с тех пор как нам позвонили, что вы едете, и вот до этой самой минуты девушки наши сидели как на угольях. «Как ты думаешь, какой он? Может, даст бог, и к нам приедет хороший парень!» На «ты» они вас сразу не назовут, как мой братец — ведь этот умник начальник мне братом доводится, — но что будет твориться с завтрашнего дня, за это я не отвечаю!

— Простите меня, пожалуйста, — пробормотал я краснея, — я не знал…

— Да бросьте, — произнес он великодушно. — Пойдите умойтесь, а потом пообедаем.

За обедом меня посадили во главе стола, рядом с директоршей.

— Она у нас одинокая, — разъяснил Букур. — А вы новенький, кто знает, может, и придетесь ей по сердцу.

Я чувствовал себя очень неуютно — так бывает, когда попадаешь в чужую компанию, — и не решался глядеть на трех девушек: директоршу, секретаршу и учительницу, а с мужчинами, которые развалились на стульях вокруг красиво накрытого длинного стола, был предельно обходителен и поддакивал им во всем.