Борис Мегрели - Без всяких полномочий

— Серго! — услышал я сверху голос Наны. — Оставь фельетон.

— Свет клином не сошелся на вашей газете, — сказал я.

Нана сбежала вниз.

— Отдай фельетон. Ты его писал по моему заданию.

— Ты не заказывала фельетона. Впрочем, возьми. — Я отдал ей первый экземпляр рукописи. — Если в завтрашнем номере он не будет напечатан, я предложу его другой газете.

— Нахал! Вот нахал! — всплеснула руками Нана.

Второй раз за этот день меня называли нахалом. Так нетрудно поверить в свою беззастенчивость.

— Безработный заносчивый нахал! — уточнил я.

— Хватит валять дурака! — сказала Нана. — Мало ли что я наговорила сгоряча. — Она взглянула на часы. — Некогда мне с тобой объясняться! Пока.

На улице я позвонил из автомата Нине. Ее все еще не было дома. Я с досадой нажал на рычаг и набрал номер Мананы.

— Жду вас. Вы нужны, — сказала она.

На всякий случай я решил еще раз набрать номер Нины. И снова раздражающие длинные гудки. Я собрался повесить трубку, когда услышал порывистый голос Нины.

— Где ты была? Я звоню два часа.

— Задержалась в поликлинике. Массажистка подвела. — Она перевела дух. — В дверях услышала звонок. Ты что, сердишься?

Я поймал себя на том, что вовсе не сержусь. Металлические нотки в моем голосе, равнодушие — все это напускное, а в душе и только нежность к ней. И я, испуганно подумав, что отталкиваю от себя Нину, сказал:

— В кино пойдем?

— Сейчас?

— Сейчас я занят. На восьмичасовой сеанс.

— А что показывают?

— «Великолепную семерку». Кровь льется рекой, стрельба, погони, лошади и прочее. Пойдем?

— Пойдем. Ты позвонишь?

— Как только освобожусь. Ты никуда не уходи.

— Ладно. — Она засмеялась.

Из телефонной будки я вышел в приподнятом настроении. Не так уж все плохо, сказал я себе. Старик в парусиновом пиджаке осторожно обошел меня. Я проводил его удивленным взглядом, а потом понял причину испуга прохожего — я улыбался.

Манана была не одна. На диване сидел кудлатый мужчина в индийских джинсах и черном пиджаке. Я решил, что это, как говорят в театре, автор, и сказал Манане:

— Я подожду в фойе.

— Входите, Серго, входите! — сказала она.

Кудлатый встал и протянул мне руку.

— Очень рад с вами познакомиться. Герман Калантадзе, режиссер.

— Герман прочитал вашу пьесу и не дает мне покоя. Хочет поставить ее, — сказала Манана.

Моим первым порывом было желание обнять этого кудлатого человека. От радости я потерял дар логического мышления. Но когда порыв прошел, я растерялся. Еще недавно пьесу намеревался поставить главный режиссер театра Тариэл Чарквиани… Манана словно прочитала мои мысли.

— Тариэл репетирует «Мамашу Кураж», а Герман свободен, — сказала она. — Пьесе нужен режиссер. Без режиссера пьеса будет лежать без движения. Понимаете?

— Понимаю, понимаю, — поспешно ответил я.

Мы уселись. Герман закинул ногу на ногу, и запах его туристского ботинка на рифленой резиновой подошве ударил мне в нос.

— Тариэл не возьмется за вашу пьесу, — сказал Герман, опустил ногу, закинул на нее другую и стал ею покачивать.

— Слушайте, вы расквасите нос автору, уберите ногу, — сказала Манана.

— Извините, дурная привычка. — Герман поджал ноги, пытаясь загнать пятки под диван. — Одна из причин — форма пьесы. Нет в ней легкости, ажурности конструкций.

Я разозлился.

— Мне всегда казалось, что форма должна соответствовать содержанию. Нельзя же говорить о серьезных проблемах под канкан!

— О серьезных проблемах можно говорить подо что угодно, — сказал Герман. — Более того, нужно серьезные проблемы облекать в легкие одежды, не нарушая, разумеется, единства формы и содержания. Сегодня зритель не тот, что вчера. Ему подавай музыку, песни, танцы.

— Значит, кому-то из моих героев дадим в руки гитару, а сцену столкновения директора с начальником главка проведем под пение Фрэнка Синатры. Жаль, он не поет песен на производственные темы. А в финальной сцене при известии, что директора снимают, его дочь исполнит танец живота.

Манана и Герман переглянулись.

— Герман так не считает, — сказала Манана.

Позицию Мананы я знал. Мы не раз обсуждали форму пьесы, и Манана, хоть и считала ее традиционной и в какой-то момент склонялась к тому, чтобы ввести в пьесу музыкальные элементы, согласилась со мной «не идти в ногу со временем».

— Как же вы считаете? — спросил я у Германа.

— Позвольте, мы говорили о том, почему Тариэл не возьмется за вашу пьесу, — ответил он. — Что касается меня, то я уже нашел кое-какое режиссерское решение, и, думается, удачное. Но прежде я хотел высказать замечания.

Он предложил переставить три сцены, чтобы придать сюжету динамичность. Я согласился, тем более что одну из этих сцен я уже переставил по настоянию Мананы.

— В конце недели я сдам вам окончательный вариант пьесы, — сказал я.

— Очень хорошо, — обрадовалась Манана. — План у нас будет такой. Сначала мы с Германом читаем последний вариант. Потом Герман идет к Тариэлу.

— Так, — сказал Герман и задумчиво уставился в потолок. — Значит, я иду к Тариэлу?

— Именно вы. Кто же еще за вас будет к нему ходить?

— Вы идете к Тариэлу и говорите, что пьеса готова. Он ее читает. В это время я и прихожу к нему.

— Тогда вы, мой дорогой Герман, будете не нужны. Неужели вы полагаете, что Тариэл уступит вам пьесу только потому, что вы учились вместе? Вам надо идти к нему до того, как он прочтет пьесу. Если вы, конечно, имеете серьезные намерения. Если нет, не морочьте нам голову.

— Тариэл не возьмется за эту пьесу! Голову вам будет морочить он.

— Герман, я молчала, когда вы тут рассуждали о форме пьесы. Но сейчас я должна сказать вам со всей откровенностью, что вы начинаете крутить. В нашем театре такой пьесы никогда не было. Отбросьте свой страх. Будьте гражданином.

Манана взяла сигарету и сердито стала чиркать зажигалкой. Зажигалка не работала. Она в сердцах швырнула ее на стол.

Я зажег спичку и поднес Манане.

— Ну, что вы молчите? — набросилась она на Германа.

— Думаю, как все сделать лучше, — спокойно ответил он.

— Вот что, хватит! Я даю Тариэлу пьесу. Вы идете к нему до того, как он ее прочтет, и высказываете свое мнение. Но чтобы это мнение было такое же, как за час до прихода Серго! И ни слова о легкости и ажурности конструкций!

— Манана, вы оскорбляете меня!

— Переживете! Согласны с моим планом? Если нет, разговор окончен. Я слишком много вложила в пьесу, чтобы все пустить на самотек.

— Согласен, — сказал Герман.

На улицу он вышел вместе со мной. Я подумал, что неплохо было бы посидеть с ним где-нибудь, но на три рубля, которые я с досадой мял в кармане, в лучшем случае нам подали бы две стопки водки в закусочной.

Обычно на улице я встречал знакомых через каждые десять шагов. Я старательно избегал таких встреч с непременными объятиями и поцелуями, с бессмысленным вопросом: «Как поживаешь?» — и не менее бессмысленным ответом: «Ничего». На этот раз я вглядывался в прохожих, надеясь перехватить у кого-нибудь денег. Моих знакомых словно выселили из города.