Марк Гроссман - Гибель гранулемы

Петька сидел на полу возле включенного вентилятора и чиркал спичками. Перед мальчишкой на жестяном подносе лежали сухие веточки и щепки. Струя воздуха от вентилятора мгновенно задувала спички, а мальчик, упрямо подперев щеку, все норовил поджечь сушняк.

— Ты что делаешь? — спросил Абатурин.

Петька посмотрел на него из-под густых, мокрых от пота бровей и проворчал:

— Так это… вообще…

— А все же?

Мальчишка поерошил светлые волосы и произнес сдержанно:

— Костер на ветру разжигать учусь. Пригодится в жизни.

«Экой славный парнище, — подумал Абатурин. — Под масть отцу, надо полагать».

— Дай спички. Вот так надо…

Павел быстро провел спичкой по коробку́ и в то же мгновение убрал огонек в ямку, сложенную из ладоней.

— Как это? — восхищенно спросил мальчишка. — Покажи еще.

Павел показал.

— Мирово́! — оценил Петька. — И я научусь.

— А это что — «мирово́»?

— Ну — «хорошо», — покраснел Петька. — Тебя отец уже подучил мне замечания делать?

— Отец не подучил. Мы с ним совсем мало знакомы.

Мальчик исподлобья посмотрел на Абатурина, посмеиваясь, покачал головой:

— Когда мало знакомы — в гости не зовут. А тебя позвали. Почему?

— Сам не знаю, — сознался Абатурин. — Капитан велел идти, я и пришел.

— Ну уж и врешь!

— Ничего не вру. Спроси отца.

— А как же он тебя увидел! Ты бедствие терпел? На льдину высадился?

Глаза у мальчишки загорелись, и он даже ближе подвинулся к обветренному занятному солдату..

— Нет, не терпел. Я в армии служил. На острове одном. Посреди моря. Выслужил срок — и домой еду.

— Ты один выслужил? А другие не выслужили?

— Нас много было. Только я заболел немножко и от всех отстал. Потом подлечился и баклуши бил. А тут твой папка недалеко проплывал. Его и попросили меня взять.

— А это как — баклуши? Самки бакланьи?

— Нет. Это выражение такое. Бездельничал, значит. Оказии ждал.

— А это что — оказия?

— Так вовек на твои вопросы не ответить. Оказия — это случай такой, подходящий. Понял?

Петька вздохнул. Он не понял. Но переспросить теперь постеснялся.

— Ждал, когда кто-нибудь на борт возьмет, до Большой земли доставит. Вот это и есть оказия. Ясно?

— Теперь ясно.

Петька уже с большим доверием взглянул на Абатурина и неожиданно покрутил головой.

— Ты о чем?

— Велосипед у меня заело. Цепка не крутится. Я б тебе покататься дал.

— А почему заело?

— Кто ж его знает? Может, сломалось внутри что-нибудь. В колесе.

— Ну, тащи его сюда. Посмотрим.

Петька приволок из коридора маленький, подростковый велосипед. Абатурин взял из сумочки гаечный ключ, установил машину колесами кверху и с явным удовольствием стал отворачивать гайки.

Через четверть часа поставил колесо на место, обтер руки газетой и сказал Петьке:

— Можешь кататься. Он теперь как новенький.

— Ты молодец, — похвалил мальчик. — Спасибо.

— Не за что. Мне самому приятно повозиться.

Петька рассеянно посмотрел на солдата, пошевелил губами, будто решал про себя арифметическую задачку, — и в следующий миг уже решительно направился к этажерке с книгами.

Достал с нижней полки большой, обшитый бархатом альбом, положил его на кровать, позвал Абатурина:

— Погляди, тут интересное есть.

Он быстро перелистал несколько страниц, на которых были изображения отца, матери, сестры и его самого, кивнул:

— Смотри, это Гриша.

С фотографии на Абатурина смотрел молодой человек. Он чем-то неуловимо был похож на самого Павла. То ли своей застенчивой юностью, на которой, впрочем, уже лежала тень пережитого; то ли открытым жадным взором, готовым вобрать в себя весь мир вокруг. Сходство дополнялось тем, что юноша, изображенный на снимках, тоже носил военную форму. На гимнастерке ясно виднелись ордена, и Абатурин удовлетворенно прищелкнул языком: три Красных Знамени и Невский. Парень наверняка был знаменитостью своего фронта.

— Это кто же — брат?

— Ага. Гриша.

— Не вернулся?

Петька кивнул головой:

— Чуть-чуть не дожил до победы. Мамка писала, чтоб берегся. А он писал, что нельзя: фамилия не позволяет.

— Это какая же фамилия?

— Вот те и раз! Не знаешь, что ли? Иванов фамилия.

— А-а, ну да, — покраснел Абатурин. — Я знал, только из памяти выскочило.

— Ты папке о Грише не говори, — посоветовал Петька. — От него тогда спиртом пахнет. Я не люблю…

Мальчик положил альбом на место, полюбопытствовал:

— А ты куда теперь?

— У тебя тоже память с дырками. Я говорил: домой.

— А где дом?

— Знаешь, где Урал?

— А то нет. Горы там и холодно.

— Горы — это верно. А холод чистый. Кто здоровый — тому вовсе не страшно.

— К жене?

Абатурин смутился:

— У меня нету. Вот приеду — может, женюсь.

Петька поскреб в затылке, посоветовал с рыцарской щедростью:

— А ты на Люське женись. Чего тебе долго думать?

Абатурин сконфуженно улыбнулся:

— Как же на ней женюсь? Я совсем не знаю ее.

— А я тебе все расскажу. Женишься, будешь со мной в одной комнате спать.

— Спасибо, Петя. Мне маму повидать надо, старенькая она, а бабушка — та вовсе на ладан дышит.

— Ну, повидай — и возвращайся. А то мне одному тут страх как скучно. Женщины — что они понимают?

— Павел! — прозвучал веселый голос капитана из соседней комнаты. — Марш в ванну! Быстро! Аппетитище у меня акулий!

Прокофий Ильич вошел в детскую, ловко кинул Абатурину сухое чистое полотенце, старенькую, но аккуратно выглаженную пижаму и подтолкнул молодого человека в спину.

Пижама пахла сладковатым запахом нафталина и была заштопана на локтях. «Гришина, — подумал Павел. — О сыне память».

— Иди, иди, — поторопил Прокофий Ильич.

— Неловко мне, — взмолился Павел. — Да и на вокзал надо. Пора уже.

— Вот, Петька, — сказал капитан сыну, — человек в армии служил, а дисциплине не выучился.

Повернулся к Павлу, проворчал, сдвигая брови:

— Иди. Я тебе ванну налил. И шлепанцы там.

— Ты не стесняйся, — помог отцу Петька. — Я тебе спину мочалкой потру.

— Я сам, — поспешил отказаться Абатурин и, спотыкаясь, побрел в ванную.

Вышел он оттуда розовый от жара, в пижаме и шлепанцах, то и дело спадавших с ног.

— Ты не переодевайся, — сказал Прокофий Ильич. — Так вольготнее. По-семейному.

Все сели за стол.

— Таня, — кивнул капитан жене, — налей-ка мне и Павлу, что положено. Остальным — красное. По табели о рангах. Петьке ситро сойдет.

Мальчишка обиженно надул губы: отец мог бы просто промолчать при постороннем человеке.

— Ты, Петька, еще не мужик, а четвертинка. И не вздувай губы.

Татьяна Петровна налила мужчинам спирта, себе и дочери — по рюмке кагора.

— Ты водой разбавляешь, Павел, или так? — спросил капитан.

Абатурин потерянно посмотрел на женщин, на Петьку, пожал плечами: