Юрий Лаптев - Следствие не закончено

Неспешной, размеренной походкой прошел Никифор Игнатьевич мимо того места, куда направлял свой путь. Прошел мимо дома, мимо ворот и лишь потом, как бы спохватившись, круто свернул и решительно зашагал и калитке.

Его не ждали. Хозяйка, воспользовавшись свободным днем, побелила печь, вымыла в избе пол и окна, выскоблила стол, повесила на зеркало чистый рушник, но сама прибраться еще не успела.

Так и застал Балахонов Марью Николаевну Коренкову стоящей посредине избы, раскрасневшуюся, с подоткнутым подолом, полурасстегнутой кофточкой и повязанным «по-старушечьи» под подбородком ситцевым платком на голове.

— Вот ведь беда-то какая! — испуганно и изумленно оглядывая вошедшего, сказала Марья Николаевна. — Хоть бы ты предупредил меня, Никифор Игнатьевич, что забежишь. А то видишь, какая я.

— Ничего, Марья Николаевна. Такое уж ваше женское дело. Как не в поле, то дома, — попытался успокоить Коренкову и сам сильно сконфуженный Балахонов. — А я шел мимо, дай, думаю, зайду, поздравлю с праздничком.

— Спасибо вам…

Только сейчас, после того как Никифор Игнатьевич объяснил свой приход чистой случайностью, поняла Коренкова, что совсем не случайно зашел он к ней в дом. И почему так нарядился, догадалась. Да и многое непонятное в отношении Балахонова к ней за последнее время сразу прояснилось. И слова его некоторые, сказанные как бы между прочим, вспомнила Марья Николаевна.

Вот почему, как отблеском утренней зари, багрянцем окрасилось ее лицо и задрожали, непослушными стали пальцы, пытающиеся застегнуть на колеблющейся груди пуговку.

— Вы подождите… я сейчас… Присядьте, пожалуйста, — чуть не плача от смущения, сказала Коренкова и скрылась за занавеской.

Балахонов одобрительно хмыкнул, прошел и сел к столу. Потом поднял голову и долго смотрел на два увеличенных портрета: Марьи Николаевны и ее убитого на войне мужа. Что-то похожее на зависть шевельнулось в нем. Невольно вспомнил свою болезненную и от нездоровья всегда желчную жену. Пожалел. Прожила Татьяна свой век, а что видела? Не дождалась хорошей поры. Вот только сейчас, пожалуй, начнется настоящая-то жизнь. Эх, ухватить бы еще годков тридцать!

В дверь постучали.

— Взгляни, кто там, Никифор Игнатьевич. Это, наверное, Гнедых Павлуша, — попросила из-за занавески Коренкова. — Скажи, пусть к вечеру забежит, а то я сама его покличу.

— Ладно, — Балахонов приоткрыл дверь, однако проход в избу загородил собой. Решил не пускать никого.

Но за дверью оказался не Гнедых, а Никита Кочетков.

— Чего тебе? — спросил Балахонов.

— Вас ищу, Никифор Игнатьевич! — шумно переводя дыхание, сказал Никита. — Поверишь, все село обегал. Спасибо, Присыпкина надоумила.

«Ну не подлая баба?!» — мысленно выругался Балахонов.

— Торопчин приказал немедленно собрать правление. Все уже на месте, тебя только ждут.

— Это в честь чего такая спешка? — спросил Балахонов и невольно вспомнил свой разговор с дочерью. Угадал, выходит, как в воду глядел.

— Очень срочный вопрос. Так я побегу, скажу, нашел. А то Иван Григорьевич беспокоится.

— Постой! — крикнул Балахонов вслед устремившемуся из сеней Никите. — Скажи, что я… это самое…

— Идете, — подсказал Никита.

— Иду… Мало им, дьяволам, недели!

Балахонов с сердцем захлопнул дверь.

— Ну, не дают вам покою — и только, — послышался из-за занавески расстроенный голос Коренковой. — И чего суетятся люди?

— Дела, значит… Так я пошел, Марья Николаевна. Видно, не судьба нам с тобой побеседовать… — фраза прозвучала уж очень мрачно, и потому Балахонов смягчил ее, добавив еще одно словечко: — сегодня.

— Еще что! — встревоженно откликнулась Коренкова. — Чай, не весь же день заседать будете.

— Разве так, — Балахонов уже веселее взглянул на заколыхавшуюся занавеску.

— А я буду тебя ждать, Никифор Игнатьевич.

Как будто бы ничего особенного не было в последних словах Коренковой. Но как прозвучала эта фраза! Негромко, ласково. Балахонову показалось, что за всю свою жизнь он не слышал таких приятных слов.

Надо было уходить, но у кузнеца ноги словно прилипли к полу. Не идут — и только. И сказать он больше ничего не мог. Постоял пеньком около двери. Потом, вспомнив, сунул руку в карман, достал цветную коробочку, ступая на носки и балансируя длинными руками, прошел по избе и положил свой подарок на стол, на самую середину.

Надо же было так случиться, что именно в этот день, такой радостный для всех колхозников «Зари», произошла крупная ссора между председателем колхоза и секретарем партийной организации.

Поводом для ссоры послужило то обстоятельство, что в отсутствие Бубенцова Торопчин собрал правление колхоза и настоял на том, чтобы оказать помощь сеялками и лошадьми соседнему колхозу «Светлый путь». Но это был только повод, завершивший наметившееся значительно ранее расхождение во взглядах, даже, пожалуй, в психологии, между Бубенцовым и Торопчиным. Но так как про это расхождение знали, а вернее — чувствовали его, только они двое, всем остальным колхозникам «Зари» ссора в первый момент показалась просто нелепой, даже дикой. Действительно, работали оба так хорошо и дружно, оба всей душой радели о колхозных делах, ни разу друг с другом не ругались, на людях во всяком случае, — и вдруг…

Скандал, а иначе такую размолвку и назвать было нельзя, разразился около конюшни, в присутствии многих колхозников, что придавало происшествию еще большую значительность и остроту.

Только что укатили из села сеялки, снаряженные для колхоза «Светлый путь». С машинами ушли для помощи двое комсомольцев: Петр Аникеев, решивший для такого случая еще на четыре дня отложить свой отъезд в Тамбов, и младший конюх Никита Кочетков. Никиту направил с лошадьми «для хозяйского глаза» сам Торопчин.

Перед уходом сеялок на площади произошла сцена, растрогавшая многих колхозников.

Секретарь партийной организации колхоза «Светлый путь» Ефремов, до этой минуты все еще сомневавшийся в успешном исходе своей миссии, — самим ведь трудно, а тут еще другим помогай, — прямо не поверил своим глазам. Долго смотрел на подкатившие к нему сеялки, потом перевел взгляд на Торопчина, хотел что-то сказать Ивану Григорьевичу, но передумал и повернулся к группе колхозников, собравшихся около конюшен.

— Значит, не только на фронте наши люди друг за друга горой стояли. Никогда, видно, советский человек не оставит товарища в беде. Знаю, что теперь сказать своим колхозникам. А вам… дорогие друзья, товарищи…

Ефремов стянул с головы картуз и низко поклонился собравшимся.

— Управляйтесь, Павел Савельевич! А осенью, гляди, вместе загуляем! — не так, как всегда, звонко и задорно, а мягко и задушевно ответила Ефремову за всех Дуся Самсонова.