Владимир Вещунов - Дикий селезень. Сиротская зима (повести)

Дядя Сема распутал снасти и поплыл ставить режевку. Протянул от шалаша до бывшей избушки и стал загонять рыбу боталом. Бух! Бух!

За каких-то полчаса я набрал полный бурак. Следом заявилась и тетя Лиза:

— Ой да девка, ягод-то, ягод! Сколь живу, столь не видывала. Черным-черно. И ты смотри, молодчик какой. И у него бурак полнехонек.

— Тут, тетя Лиза, — ответил я с нарочитым разочарованием, — собирать никакого интересу нету. Очень хорошо — тоже нехорошо.

Лодка осела под тяжестью чебаков, лещей, карасей. Поблескивал слизью зеленый с черными пятнами здоровенный налим. Он противно шевелил нижней губой, из-под которой извивался похожий на конский волос один-единственный ус. Круглый и широкий лещ, словно удивляясь чему-то, часто открывал маленький рот. Со слизистого, вылинявшего линя вовсю лезла золотистая мелкая чешуя.

Крепкий ветер и волны силились опрокинуть тяжелую лодку на бок, но дядя Сема ставил ее против волн. Волны оскаливались, показывая свои бесчисленные белые зубы, грызли носовой конек, сползали и снова набрасывались на лодку.

— Одному делать неча — враз перевернет как щепку. Здеся надо тяжелым переправляться, — проговорил дядя Сема. — А вот к берегу ближе можно и облегчиться, выкинуть лишнее. — С этими словами он поднял меня за шиворот и, как щенка, выбросил за борт.

Этот жестокий на первый взгляд способ обучения плаванию был самым испытанным и верным среди селезневцев: учись плавать и закаляй характер. Селезневская пацанва была не пуглива и не боялась воды. Не минуло и меня водное крещение.

Тетя Лиза все-таки всполошилась:

— Ой да девка, подь ты к чомору, Сема. Ты в своем уме? Утопнет ведь.

— Ничо ему не сдеется, утенку, а плавать научится и смельчаком будет. Ишь как бултыхает.

Узнай встал передними лапами на борт и заскулил. Тонет хозяин — надо выручать. Он заперебирал лапами по борту, свесил голову и плюхнулся в воду.

— Хорош пес, лешак его замотай. На волка через год можно идти.

— Остудится Толька-то, Сема.

— Ничо, «церковным» отогреется.

Когда дядя Сема схватил меня за шиворот, я и не думал трепыхаться. Наоборот, даже интересно. Дядя Сема знает, что делает. В штанах и рубахе плыть куда тяжелее, чем голяком. Вниз тянет. А сильное течение само к берегу несет. Узнай — молодец, не бросил одного. Узнай, Узнай, Узнайка.

И вот уже щенок всхлипнул мне в плечо, прижал уши. Глаза серьезные — не до шуток.

Я измерил глубину — Узнай тявкнул, бросился ко мне и лизнул торчащую из воды ладонь.

— Е-е-еще чу-у-чуть. Все, — взял я щенка на руки. Оба дрожали — я от холода, собака от пережитого. Далеко нас отнесло, за стометровку.

Взрослые укутали меня в тулуп, дали ложку «церковного» вина кагора, и я уснул.

Я спал и видел несказанное, нерукотворное чудо — водные аллеи с купающимися в них длинноволосыми ивами.

Утром, проснувшись, я тихонько оделся и, улучив минутку, когда девчонки возились с велосипедом, взял весла, сушившиеся у плетня, и вместе с Узнаем отправился в дальний путь на Ишим.

Река неудержимо тянула меня к себе. Мне хотелось плавать и плавать по водным аллеям, легчать душой и телом в этой умиротворенной красоте среди непуганых птиц и созерцать жизнь бабочек и стрекоз, таинство подводного неспешного мира.

Как я намучился с тяжеленными веслами: зажав под мышки, я волочил их километров семь, то и дело отдыхая и укоряя щенка за то, что он ничем не может мне помочь. Только пополудни мы с Узнаем прибыли на место. Меня от изнурительней дороги разжарило, да и пес дышал часто и тяжело, высунув дрожащий язык.

— Узнай, пойдем искупнемся, куп-куп.

Щенок зевает, ляскает зубами, потягивается. Что ж, пойдем.

Я съезжаю по песчаному откосу к реке, зажмурившись, бросаюсь в воду. Узнай плюхается за мной.

Вода сняла жар и усталость. Кое-как, на шестой раз мне удалось, наконец, с помощью весла перевернуть лодку на дно. Веслом же я спихнул корму в воду.

Узнай запрыгнул в лодку, я стащил ее за цепь в воду и сел за весла.

Ветра почти нет — волны небольшие. Грести легко. Только лодку относит далеко к излучине. Придется под ивами скрести веслами дно. Здесь течение слабое.

Приближается шум переката, протока рядом. Опускаю весла на днище — теперь надо крепко держаться за ивы. Я подтягиваю лодку, перебирая ивовые ветки, как дядя Сема. Вот и протока. Но лодку надо ставить поперек переката, чтобы войти в протоку. Не хватает еще одного человека. Один бы держался за ветку, а другой работал веслами. Узнай, Узнай, почему ты не человек? Никакого от тебя нет толку.

Я привязываю таловой веткой носовую цепь. Как только лодка встанет поперек, я удароп весла перебью ветку и войду в протоку. Замахал веслами. Все — лодка поперек переката. Но я, потеряв равновесие, падаю. Ветка развязалась, и лодку понесло течением — она может перевернуться. Надо во что бы то ни стало поставить ее носом против течения, против ветра и волн.

Почуяв неладное, заскулил Узнай, лезет под руки. Спокойно, Узнай, не дрейфь, держи хвост пистолетом.

Лодку крутит как щепку и выносит на быстрину. Я вовремя перевалился к борту, на который набросилась волна, а то бы она нас опрокинула.

Кажется, и вес Узная имеет сейчас значение. Хорошо, что он такой сутунок — не доходяга.

Волна окатила меня и ухнула на днище. Это к лучшему. Лодка отяжелела — не такая верткая. Надо поставить ее носом против ветра и волн. Вот так. Теперь не давать ей сбиться в сторону и подгребать к берегу.

Кто-то на берегу кричит. Хватились небось, весел нет… Как не вовремя! Сейчас будет нагоняй. Да это уж пустяки. Главное, сумел выкрутиться. Что-то шибко много на берегу людей. Один, два, три, Рая, Лида, бабка Лампея, еще кто-то… Пол-Селезнева. Бегают по берегу, кричат. Да, многовато болельщиков. Тем лучше — при людях лупцевать не будут.

Лодка ткнулась носом в песок. Сейчас я буду толкать ее. Это совсем нетрудно: дно песчаное, течения нет.

Я проваливаюсь в яму, повисаю на лодке и снова толкаю ее впереди себя.

Меня окружает заполошная толпа. Тетя Лиза со слезами молча тискает меня.

Дядя Сема раскачивает лодку, чтобы перевернуть ее вверх дном — вода плещется через край.

— Хорошая сегодня будет баня! — носятся вприпрыжку с Узнаем девчонки.

«Предатель Узнай, на бабье меня променял, — думается мне. — А бани я не боюсь: остынет, пока мы здесь. И зачем дядя Сема всем это место показал?»

Успокаиваю себя тем, что мало еще кто бывал на том берегу.

Грамотные сестры решили показать мне горизонт. Они забрались на коровник, припорошенный сеном, и затащили меня. Согра, лес и небо — горизонта нет. На западе он есть, да мешает мельница. На востоке — Зимиха, Казанка — не поймешь. Конечно же, за Елабугой, за Старицей, за лугами — горизонт. Но там дымка размыла линию горизонта и соединила небо с землей. Надо подождать, пока дымка растает.