Всеволод Иванов - Амулет

Русский молчал.

Ту-юн-шан потрогал его разломанную голову, шевельнул плечо:

— Ты мне скажи хоть половину. У тебя сердце, как у медведя, — ты шел и никого не боялся. А почему у меня на сердце тайфун, сердце у меня кто-то режет, оно болит, болит, русский?.. Мо-о!.. Ты мне скажи немного, от сердца к сердцу… Хочешь, лягу — из груди в грудь…

Русский молчал.

Ту-юн-шан помедлил и пошел на берег к лодкам. Здесь на одной из лодок он просидел до утра.

Перегущенный, сырой ветер плясал между лодок, хлопая мокрыми полами халата в борт. Вис в снастях свист. В страстном страхе выкатывались, ревели в желтых и фиолетовых волнах — рифы.

Рано утром в фанзу Хе-ми собрались старики. Сблизив бороды, шептались долго и расстроенно.

Прибежала к фанзе женщина и, сминая белую кофту, гнулась в крике:

— Фуне!.. Фуне идет!

Марево двухмачтовой шхуны стонало высоко над бухтой в сердоликовом небе. Корейцы махали руками и брызгали водой. Солнце брызгалось в искрах…

Хе-ми сказал:

— Она далеко, но она будет в бухте. Придут круглоголовые — палатки нет. Нужно будет умирать Хе-ми и другим.

— Нужно, — отвечали каули.

Перебирали руками каули тоскливо. Тоска, как в ветер листья, металась по щекам, бородам.

Подвинулся по кану Хе-ми. Овладелым голосом сказал:

— Амулет у меня. Русские свой амулет знают. Нужно идти одному из нас и одному из приведших русского. Догнать русского и сказать: «Вот амулет. Тот, другой — умер. Круглоголовый, убивший его, залил его всего кровью от груди до пят»…

— Мо-о!.. Русские будут довольны.

— Я, Хе-ми, знаю. Говорю: «Бери амулет, ты, другой русский, иди». Так ему скажет Ту-юн-шан.

— Я не хочу умирать, — сказал Ту-юн-шан, — у меня в фанзе жена. Ребенка моего зовут Ки-Мо. Я хочу домой. Я уйду с ребенком в тайгу и буду убивать медведей и изюбров, буду искать женьшень.

Хе-ми сказал:

— Не хорошо.

— Плохо!

Ту-юн-шан отошел в угол и визгливо крикнул:

— Я тоже говорю — плохо… Я не хочу умирать. Мне надо домой. Русский мне ничего не сказал, а сердце у меня в груди гниет. Я не пойду на ту сторону гор. Разве я вас посылал на скалы?

Долго глядел в окно фанзы Хе-ми. В окно на море. Терпеливое лежало море, переглядывались волны. Желтые, голубые, фиолетовые.

— Ты, Ту-юн-шан, пойдешь. Ноги у тебя, как у медведя, ты можешь дойти до самого великого города. Иди.

— Я не хочу умирать.

— Жена твоя здесь, рядом — за перегородкой из циновок. Ее возьмем и сожжем на костре, где сгорел круглоголовый…

Хором сказали каули;

— Сожжем…

Сказал Хе-ми:

— И ребенок твой рядом…

Подвязал шляпу Ту-юн-шан, подвязал туфли.

— Давай амулет!

Падями узкими, как дверь фанзы — шли Ту-юн-шан и Пинь-янь, кореец, приведший русского. Камень сырой и темный теснил плечи. Днем из падей видно звезды.

Пинь-янь сказал:

— Через горы к русскому ближе. Русский идет по берегу.

— Ближе, — кричал визгливо Ту-юн-шан. — Пойдем ближе.

Ослизлыми, зеленовато-черными лишайниками двигался камень. Оглохли ноги в ходьбе, камень бежал и прыгал в небо.

Палкой бил по камню Ту-юн-шан.

— Скоро!..

— Выйдем в снега, фанза зверолова-охотника в снегах. Отдохнем и льдами близко к берегу.

Тропа под пятой — как пояс. Пропасть под тропой — виснет и глохнет крик. Солнце мелеет на камне.

Машет палкой Ту-юн-шан, торопит.

— Скорее. Мне ждать некогда, скорее!

Развязал воротник кофты. Шляпа обвисла от пота, как собачьи уши. Дышать сыро, тесно. Говорить надо много, иначе камень свиреп — сгложет труса.

— Я самого Шо-Гуанг-Го могу увидеть, — кричит Ту-юн-шан. Здесь у мена на груди амулет Города… Может для меня одного везли амулет, а я сказал: «Мне одному не надо идти… я хочу, чтобы все каули шли, чтобы не надо круглоголовых»… Кто будет самый большой человек в Корее? Кто будет, когда прогонят японцев? Разве старый Хе-ми, который умеет пугать только женщин… Мо-о!..

Камень расступается, разбегается. Камень прячется в снега. Тропа холодеет и с тропы ветер, как зимой.

Кричит Пинь-янь:

— Скорее!..

— Мо-о!.. Бегу, как козел, слышишь рога звенят. Эго я, Ту-юн-шан! Амулет я прицепил на сердце, я ничего не боюсь. Мне умирающий русский так сказал: «Ты, Ту-юн-шан, один каули. Лучше тебя нет». Это правда. У меня в день три лодки с капустой. Капуста у меня длиной с сосну и толстая, как плаха!..

— Скорее!..

Пади раздавлены скалами. Крутизны по скалам — зверь человеку завидует. Сердце у зверя робкое.

Карабкается по тропе Ту-юн-шан. Кустарники в крови от его рук. Лишаи на потной шее. Гудит, падает камень — пропасти… у пропастей вырвали сердце.

— Скорее!..

— Ползу, ползу, Пинь-янь, видишь! Не торопи, может соскочить с моей груди амулет, зачем мне тогда русский? Кто мне поверит, слова мои, как молоко, их все пьют с радостью. Я над тобой смеюсь, Пинь-янь!..

Опять пади. На тропах слизкие орлиные пометы. Орел летит над падью, закрывает небо. Теплое перо у орла. Сильные когти.

— Скорее!..

— Иду, Пинь-янь, иду!

Лес напугался, не идет к снегам. Сосна, как медведь, ничего не боится. Одна подступает…

Медведь ничего не боится. Лежит на тропе, пыхтит. Ту-юн-шан молод. Язык у него легкий. Вышел на тропу, сказал:

— Отец. Стрелять мы тебя не будем, нет у нас ни пороха, ни ружей. Ты всех сильнее, ты всех ласковее, отец — пропусти. Я сын Хе-ми, старика святого, его ты пугай, а меня зачем…

До заката лежал на тропе медведь, а потом хрюкнул и вернулся в скалы. От медведя на тропе кусочек шерсти. Всунул шерсть в ухо Ту-юн-шан.

— Скорее!..

Камень уткнулся в снега. Снега побороли камень. Снега взрываются, разгребают небо. Небо, как снеговая глыба.

— Мо-о!.. Оттуда по льдам к берегу… Мо-о, Хе-ми!..

Снегами идут двое. До фанзы зверолова четыре часа. От фанзы льдами к лесам, лесами к берегу.

До фанзы зверолова четыре часа.

Пургу выпустили камни. Закрутили ее в свистящих лапах. Белыми кофтами завертела пурга. Вгрызлась в ноги, слопала-сожрала тропу. Гоготом-хохотом прыгнула под небо.

— Скорее!..

Ту-юн-шану говорить нельзя — весь рот забило снегом. Захолодел рот, захолодело сердце.

Протянул Пинь-янь пояс, черная коротенькая ленточка перед глазом. Снег липнет на ленточку. Ноги липнут к снегу. Ноги, как душа — холодные.

Сказал Ту-юн-шан:

— Я не умею так ходить…

— Иди… иди… Скорее!

Кофта укрыта овчиной, а не снегом. Кожа на теле, как сосновая кора — за это разве любит жена. Устал Ту-юн-шан.

На третьем часу у фанзы зверолова, поскользнулся Пинь-янь и с глыбой снега скатился в пропасть.

Пурга спадала.

Взглянул в пропасть Ту-юн-шан: снег. Маленькое пятно мелькнуло, а может не мелькнуло… Нет Пинь-яня, вместе с ремнем упал.

Снег продавил синее небо. Медведь снеговой гложет тучи. За снегами льды. Иди, Ту-юн-шан, иди.