Юрий Бородкин - Кологривский волок

— Все может быть, — всерьез ответил Колька. — Эх, старина, жаль, что ты не холостяк! Сейчас бы мы с тобой дали дрозда! У тебя двое ребят-то? Ясно. Третий небось в проекте? В общем, многосемейный.

— Скажи хоть — многодетный.

— Одно и то же. Привязали Арину хвостом за рябину.

— А ты все не женился?

— Не-е. Я человек вольный, семья сковывает инициативу. Хоть завтра возьму чемодан — и свисти машина, я поехал. Куда угодно. Кстати, на время отпуска надо с кем-то крутнуть любовь. Не подскажешь адресок?

— По этой части ты сам дока.

— Эх, помнишь, как мы с тобой в Ефремове кадрились с городскими девчонками! Гармошку я тогда в ручье здорово прополоснул — планки так и лежат без мехов. Нынче-то не приехали на уборочную?

— Приехали мужики. Ха-ха!

— Жаль. Придется своих здешних торфушек посортировать — найдется какая-нибудь боле-мене подходящая. — Колька сидел прямо, стараясь не прикасаться к спинке сиденья и дверце, но все-таки на одной из колдобин его сильно мотнуло, испачкал пылью рукав пиджака. — Ты мне весь, марафет испортишь. Слушай-ка, у меня ведь была мысля разыскать там, на целинных землях, Люську Ступневу: не так далеко находились, она ведь в Павлодарской области в Казахстане. Тоже, обожди, сбежит.

— Не сбежит, потому что замуж вышла за казаха.

— Во, это номер! Укрепляют дружбу народов! Правильно, раз здесь женихов не нашлось. Да-а, пусто стало в Шумилине. Как ты еще держишься?

А Сергея удивляла легкость Колькиного житья. Знало ли его сердце хоть какую-нибудь печаль-заботу? Казалось, у него нет ни обязанностей родства, ни чувства отчей земли. Полжизни прокатался по железным дорогам страны, привыкнув к вагонному купе больше, чем к дому.

— Тпру! Дай-ка, я здесь спрыгну, — спохватился Колька, когда трактор повернул к зерноскладу. — В общем, жди меня вечерком с полной сумкой: надо уж запастись как следует.

В конторе сельпо Охапкина не оказалось, подсказали, что следует заглянуть в чайную. Мужики с воодушевлением, как нечаянный дар, катили вверх по лестнице бочку с пивом. Колька тоже подтолкнул ее на самых последних ступеньках, но сумел получить первоочередную кружку.

У Охапкина в чайной была отдельная комната — и здесь обосновался с удобствами. С одного председательства сняли, на другое поставили, поскольку номенклатура районного масштаба, в рядовые работники ни по какому признаку не годится. Что и говорить, в злачное место попал, особенно пользовался своим положением во время уборочной, когда ввели ограничение на торговлю водкой.

Сейчас он сидел с какими-то отпускниками, тоже явившимися к нему с поклоном и теперь платившими пошлину натурой. Момент оказался удачный. Колька бестрепетно толкнул дверь, за которую не каждому дозволялось ступать, и был охотно принят в компанию. Охапкин, набивая себе цену, не сразу взялся за авторучку, поспрашивал о житье-бытье на целине, а уж потом начертал на листке, вырванном из записной книжки: «Отпустить отпускнику Сизову 10 б. водки». Отпускник раскошелился на всю наличность, какая имелась при себе.

На склад Колька вошел совсем по-хозяйски, тем более что кладовщицей оказалась Файка Маслова, с которой учился в одном классе. Он знал, что замужем Файка так до сих пор и не побывала, хотя и не сторонилась парней, напротив, была слишком простодушна и сговорчива. Согласившись со своей незадачливой судьбой, вела себя вольно, вызывала тревогу ильинских баб, потому что была недурна, даже приманчива. И детьми не обременена, не рожала: на торной дороге трава не растет.

— О-о, Файка! Салют!

— Здравствуй, Колечка! Откуда это ты прибыл такой фартовый? — кокетливо изламывая тонкие брови, спросила она.

— Прямо с переднего края борьбы за хлеб! — по-фронтовому ответил он. — Слыхала про Алтай? Сибирь, одним словом… Погутарил бы я с тобой, да мужики там ждут, — показал большим пальцем кверху, где находилась чайная. — Вот в соответствии с этим документом отоварь. — Припечатал бумажку на обшарпанный столик.

— Куда это ты столько берешь? Не на свадьбу ли?

— На свадьбу я взял бы оптом ящика два. К сожалению, никого не имею на примете, вот разве за тобой поухаживать? — Игриво щекотнул Файку, та засмеялась нехотя и глянула на него не то чтобы укоризненно, а с какой-то скрытой печалью в крупных, чуть навыкате, глазах.

— Что ты, Колечка, я уж старуха!

Выдумывай! Я ровесник тебе, так что, тоже старик?

— Такому кавалеру, как ты, могу бутылочку иностранного рому отпустить, — поощрительно предложила Файка.

— О, наклейка — первый сорт! Ну-ка, сколько градусов у него убойная сила?

— Шестьдесят.

— Порядок! Надо взять для пробы.

Колька бесом заходил вокруг Файки. Помешал долговязый парень, застенчиво протиснувшийся в дверь. Колька тотчас осадил его:

— Стоп, приятель! Здесь не магазин, и вообще склад закрыт на учет.

И в самом деле захлопнул дверь за растерянно попятившимся парнем и снова подступил к Файке, попритиснул ее к мешкам с сахарным песком. Она ойкнула, на секунду ослабла у него в руках, но забарабанила ладошками по его лопаткам:

— Сдурел, что ли? Ведь могут войти — стыда не оберешься. Пусти, баламут окаянный!

— Встретимся вечерком?

— Зачем?

— В кино сходим или на танцы, культурно отдохнем, — допытывался Колька.

— На танцы я не хожу, говорю тебе, устарела, — с улыбкой повторила она.

— Тогда, как стемнеет, я тебе стукну в окошко.

— Стукни, если маму не боишься.

— Вэри вэл!

— Чего это ты?

— По-английски значит: очень хорошо.

— Ой, боже! — насмешливо и вместе восхищенно воскликнула Файка, легонечко подталкивая нечаянного ухажера к выходу.

Компания Охапкина наполовину убавила содержимое Колькиной сумки: известно, чужое вино и пил бы, и лил бы, и искупаться попросил бы. После закрытия чайной перешли на травку к больничному саду, там некоторые и полегли. Колька помнил о назначенном рандеву и, когда стемнело, спрятал злополучную сумку в крапиве. Теперь ему не то что Файкина мать, сам черт был не страшен. Но стучать в окошко не пришлось: Файка прежде того вышла на крыльцо. Была она в одном халате и шлепанцах, спать собиралась, а Колька предполагал увести ее за околицу. Укрылись одним пиджаком, она ежилась будто бы от холода, от нахальных Колькиных рук не отбивалась и, помучив его с полчаса, сказала:

— Иди за мной, только тихонько.

— А мать?

— Она в избе спит, а я в горнице.

Колька оставил у двери полуботинки, по-кошачьи крадко ступил через порог: как в темный омут нырнул…

На исходе ночи — еще чуть назревал рассвет над лесными увалами — он победно шел сельской улицей. Вспомнил про сумку, едва отыскал ее в крапиве. Тишина и безлюдье угнетали его, душа жаждала постоянного общения, и очень кстати повстречался досужливый собеседник, сельповский сторож Филимон Шашкин. Он сидел, поникнув головой, на ящике из-под стеклопосуды возле складов и магазинов, явно спал, но правая нога, как бы помимо его воли, притопывала. Колька постоял над ним, потом поприступил своим полуботинком Филин кирзач. Старик очнулся, спросонок забормотал: