Евгений Рожков - Осень без любви

— Кого, кого, а Ивана Карповича не ожидал, — улыбаясь, сказал завхоз.

Он пропустил Половникова в дом и прикрыл дверь.

В небольшой комнатке Широкин усадил председателя за стол, сам сел напротив и уставился на него вопросительным хитроватым взглядом, взглядом фокусника, знающего цену своей ловкости. Половников молчал, не знал с чего начать, краснел, как молодая девушка. Неловко как-то он чувствовал себя в этом доме. Пришел ведь не по приглашению. Пока собрался с мыслями, откашлялся, хотел было заговорить, но его опередил хозяин.

— Давно приехал?

— Вчера…

— И сразу ко мне?

— Сразу… Наслышался о твоих подвигах-то. — Половников пристально посмотрел на завхоза, надеясь понять, что творится с ним.

— А мне плевать, что говорят, я теперь освободился от всяких предрассудков, — спокойно изрек Широкин.

Председатель решил не терять времени, говорить о главном.

— Демьян Касьянович, ты забирай-ка назад заявление об уходе, погулял и будет, — возвращайся. Лето вон нынче какое, такая в погоде закавыка, хоть плачь, в оленеводстве потери и с рыбой завал. Тут еще ты организаторскую струю нарушил. Чего тебе-то не жилось? Зарплата была хорошая, люди уважали. О себе бы подумал, говорят, много пьешь, а здоровье не железное, у тебя же с сердцем того. Собирай вещи и поедем. Нужно на рельсы нормальной жизни становиться. Дел много, займешься подготовкой вездеходов в тундру на летовку, с тепличным хозяйством.

Широкин, краснолицый, с большими выпуклыми, водянистого цвета глазами, прищурившись, смотрел на председателя и улыбался снисходительно, даже покровительственно, вроде бы жалея этой улыбкой непонятливого человека.

— Все это чепуха, ядрена вошь! — выронил скупо он и отвернулся от председателя. Демьян Касьянович оглядел свою низенькую тесную комнатку, стены которой были обклеены красивыми цветными обоями, повел руками, добавил: — Привык я уж здесь, родным мне стал этот домик. Выпить хочешь? — неожиданно спросил он.

— Да нет, я же не очень-то пью, — помялся председатель. Потом подумал, какой настоящий разговор без выпивки, добавил: — Собственно смотри, как сам.

— Чего смотреть-то, выпьем. Маша! — крикнул Широкин в прикрытую дверь, которая вела во вторую комнату. — Хватит прохлаждаться, помоги на стол накрыть.

В соседней комнате скрипнула кровать, кто-то заходил там легко и быстро, потом дверь приотворилась, в комнату вошла молодая девушка. Она была в платье малинового цвета, полные, крепкие, коричневые от загара ноги оголены выше колен, темные волосы распущены и спадают почти до пояса.

— Здрасьте! — артистично присев, оказала Маша.

Румяное, розовое ото сна лицо девушки было спокойно и глуповато. Она прошла на кухню и загремела там посудой.

— Кто это? — спросил шепотом оторопевший Иван Карпович.

— Да так, для балдежа была оставлена, — тоном уличного прощелыги ответил завхоз.

— Для чего? — не понял председатель и раскрыл рот от удивления.

— Ну, как тебе сказать, теперь так молодежь выражается. Ну, по-нашему, для веселья, — пояснил Широкин и довольный улыбнулся.

— Такая-то молодая? — улыбнулся председатель, и его крупное оспенное, обрюзгшее лицо порозовело, зазудилось от прихлынувшей горячей крови.

— А чего? Старые нам не нужны.

— Господи, да как же она-то?!

— А чего она? Они вон табуном ко мне ходят с рыбозавода, — приврал Широкин, — рыба не идет, и им делать нечего. Денег нет, а погулять хочется, вот мы и гуляем. Эх, ты, Иван Карпович! — Широкин потянулся к председателю, похлопал по-свойски его по плечу. «Раньше он такого-то панибратства никогда б не позволил, — подумал председатель, — человек был, а теперь?..» — Жизнь-то свою каждому хочется послаще прожить. Теперь я это понял, вернее, не теперь, а когда в больнице валялся. То все работа, работа, а тут, думаю, подохну, и все. Я всю жизнь в медвежьих углах проторчал, ничегошеньки не видел. В молодости с геологами ходил, шурфы бил, потом на тракторе в дальние рейсы ездил, потом плотничал в соседнем колхозе, а потом завхозил у тебя — вот и жизнь вся. Теперь пожить хочется для души и для тела. Черт с ним со стыдом-то? А? Я теперь по ту сторону моральной баррикады. Беспутные дни у меня.

В комнату вошла Маша с бутылкой коньяка и рюмками, потом она принесла закуску: колбасу, сыр, рыбные консервы. Девушка собрала волосы в тугую копну и стала вроде выше, ее круглое с приплюснутым, некрасивым носом лицо казалось теперь более привлекательным, а для Ивана Карповича еще и менее порочным. Он смотрел на девушку и думал, что совершенно не знает и не понимает нынешнюю молодежь. Он спрашивал у себя, чего ей, такой молодой, надобно в широкинской компании, — неужто молодых парней мало! Но ответа не мог найти и, когда Маша подошла к столу с хлебом, полюбопытствовал:

— Не скучно?

— Скучно? — удивилась та. Личико девушки вытянулось, и она улыбнулась мягко и до отвращения наигранно. — С нашим папочкой никогда не скучно. Он у нас забавный и ве-се-лый…

Она подошла к Широкину сзади, обхватила его за шею полными, белыми руками и потянула на себя. Тот качнулся и повис над полом, уткнувшись лысым затылком в пухлую грудь девушки.

— Если папочка нас не будет любить, мы его возьмем вот так и уроним. Будешь, папочка, нас любить?..

— Пусти!.. — засмеялся Широкин, и кадык его, величиной с куриное яйцо, задрожал. — Пусти, мне щекотно… Да люблю, люблю я вас!..

Она отпустила его, подсела к столу и, капризно выпятив, пухлые, сухие, потрескавшиеся губы, по-детски сюсюкая, оказала:

— Папочка, налей мне коньячку, а то головка вава.

От девушки пахло резко духами, и это Иван Карпович чувствовал, потому что был рядом. «Театр какой-то. Чего она комедию разыгрывает?» — подумал он.

Широкин разлил коньяк по рюмкам. Худое, красное лицо завхоза с большим горбатым носом было самодовольно, счастливо. Видно, ему нравилось, что его называют папочкой, что он по-барски благотворит и живет на широкую ногу.

— Я теперь среди молодежи вращаюсь и скажу тебе, что у них другие понятия о жизни, чем у нас. Мы что, копейку всю жизнь наживали, экономили, лишнее не тратили. Они вон, наоборот, минутой живут. Есть деньги — гуляют, а нет — лапу сосут. Забот никаких у них нет, жизнь — сплошной праздник. Некоторые сюда, на Крайний Север, на рыбозавод завербовались шутя, от нечего делать, решили, будто в кино пойти, приехали. Они в жизни ничего не страшатся. Я теперь понял, что они куда-то уходят, давно уходят, а куда уходят, черт его знает. Все мы думаем, что они рядом, уверяем себя в этом, а они-то ушли, и все дальше уходят. Невесело это понимать. Давайте-ка выпьем за все хорошее!

— Ты о всех-то не суди по немногим, — поднимая рюмку, хмуро изрек председатель. — Молодежь у нас хорошая, об этом даже в газетах пишут. Правда, есть некоторые с вывихами (председатель покосился на девушку), так что тут поделаешь…