Эйстейн Лённ - Обязательные ритуалы Марен Грипе

Он встал, сварил кофе и съел хлеб с медом. В печи еще был жар и в кухне было тепло. Он открыл дверь и заметил, что больше не слышно голландцев: «Рассказывать дальше?» — спросил Якоб.

— Почему бы и нет, — ответил ленсман. — Не понимаю только, какое отношение все это имеет к делу?

— Он пытается объяснить, почему он ничего не предпринял, — пояснила Сюннива. — Он чувствует себя виновным, ему плохо, потому что он не увидел того, что должен был увидеть. Не понимаешь, что ли?

— Это я понял, — сказал ленсман. — Ты рассказала об этом пастору?

Когда Сюннива Грипе сказала пастору, что только Тюбрин Бекк был там, он поднял портфель и указал на что-то на Трюхольмене. «С этого ведь все и началось?» — сказал он и сунул руку в карман за спичками. Он запыхался, пока подымался вверх к дому кузнеца.

— Понимаешь? Только он был там.

— Вот теперь начинает понемногу проясняться, — улыбнулся ленсман.

— Она сошла с ума, — сказал кузнец. — Просто спятила. Тюбрин Бекк был единственный, который не видел. Не понимаю, как это можно не видеть, но он не видел, вот и все. Сам удивляюсь, как такое возможно? Думаешь, и с нами такое может произойти? — спросил кузнец пастора и развязал кисет с табаком.

— Дай и мне табачку, — сказал пастор.

Он чувствовал запах и показал на кисет, который кузнец хотел уж было спрятать в боковой карман жилета.

— Английский? — Пастор поднес табак к носу.

— Я в ту ночь лежал, но не спал, так у меня частенько бывает, — сказал кузнец. — Ночь была тихая. Точно помню. Я открыл дверь, потому что было тепло. Укрепил дверь на ветровые скобы, хотя ни малейшего ветерка не слышно и не видно было. Потом потопал восвояси, в свою спальню, в кухне остановился, чтобы выпить водички. Только зачерпнул ковш, как услышал звук, ну, такой, когда трос падает на палубу. Точно такой. Ты же знаешь, как трос падает на палубу. Я слышал это сотни раз, так что спокойно отправился спать и больше ни о чем не думал.

Донесение о Лео Тюбрин Бекке и о судне, которое причалило возле Трюхольмена, в конце концов, 9 сентября было послано в Торговую Палату в Амстердаме.

Первое донесение представляло обычную мешанину утверждений. В переводе на голландский было допущено много ошибок, Тюбрин Бекк был представлен как капитан. Исправленную версию донесения послали 21 декабря.

Норвежский переводчик, Ханс Андерсен Брекке, рожденный в Спинне, писал позже в докладной записке, что он лично знал семью Грипе и обстоятельства жизни на острове. Двадцать лет назад, недолго, всего лишь весну и лето, он работал на острове и жил у Андерса Рона и Трюде Берга.

Андерсен Брекке жил уже пятнадцать лет в Амстердаме и зарабатывал себе на хлеб тем, что оценивал качество дубовых бревен. По образованию он был, однако, юрист, немного тяжел на подъем и пассивный, как об этом шептались в бюро.

Голландские эксперты едва ли обратили внимание на эту докладную записку, в которой он исключал предположение, что драка в местном ресторанчике имела отношение к Тюбрин Бекку. Он упомянул о Марен Грипе, но не сказал о донесении ленсмана. Практикант в бюро обнаружил предложение о том, что островитяне дрались между собой. По-голландски предложение было сформулировано неуклюже, но его смысл был понятен: посетителями в ресторанчике в ту ночь были местные жители и дрались они между собой.

Заведующий бюро сказал: «Как эта путаница попала в Торговую Палату? Следует понимать так, что Тюбрин Бекк хотел купить остров? Это дела не меняет. Посетители подожгли сарай возле ресторанчика, где спал пьяный голландский моряк. В его нетрезвом состоянии не приходится сомневаться, иначе он непременно выскочил бы из сарая, но при чем тут Торговая Палата? Такое случалось во все времена во всех странах. Нам что, работы не хватает, чтобы еще заниматься донесениями о пьяных моряках? У нас по горло забот с живыми пьяными матросами, а теперь еще нужно разбираться с проблемами, касающимися мертвых», — сказал он, и никто не стал ему противоречить.

«Надеюсь, мы покончили с этим вопросом? Если так, я иду обедать, — сказал заведующий бюро. — Вполне возможно, что меня не будет два-три часа. Но вы все знаете, где меня искать».

Он задержался возле секретаря. «Думаешь, он и вправду хотел купить его? Я имею в виду остров? В тех краях ценность представляют только бревна. Да и хороших дубовых бревен почти не осталось, насколько я знаю это место. Одни лишь каменистые островки, на которых даже нет порядочной земли, и люди живут, чем Бог послал. Он, должно быть, спятил, этот Лео Тюбрин Бекк, — сказал он и посмотрел в окно. — Дубовые бревна? Может, парень нашел нечто, что другие не заметили? Ты знаешь его? Я никогда не слышал о нем, не приходилось слышать».

Марен Грипе тоже не знала Лео Тюбрин Бекка. Она проснулась у стойки бара, голова ее лежала на полотенце, и первый человек, которого она увидела, был Толлерюд. Он дал ей воды, убрал волосы с глаз и со лба, убрал грязный прибор и вытер стойку.

Она чувствовала себя отдохнувшей, почти бодрой, но не могла двигаться. «Я должна была как бы снова учиться ходить», — сказала она доктору спустя несколько дней.

Она нерешительно подняла руку, долго и подозрительно смотрела на пальцы, посчитала их, положила руку на стойку бара и посмотрела на Толлерюда. «Все в порядке, — улыбнулся он. — Рука есть. Все пальцы на месте. Ты пила у меня самый лучший сорт женевера, лучшего не бывает. Ты будешь чувствовать себя неважно несколько часов, возможно, целый день, голова будет кружится. Но когда все пройдет, ты снова почувствуешь себя, как прежде, а, может быть, лучше и сильнее. Ты слегка испугалась, ты же не привыкла пить. Но страшного ничего нет. Если появятся проблемы, скажи мне, я помогу тебе. Только и всего. Понимаешь?» — он говорил так медленно, что она подняла голову и посмотрела на него.

— Он ушел, — сказал Толлерюд.

Она опустила глаза.

— Он ушел часа два назад. Ты лежала здесь на стойке и спала.

Марен посмотрела ему прямо в глаза. «Она посмотрела в глаза Толлерюду, — сказал тот, кто побывал в Бильбао. — Я никогда не видел таких блестящих глаз. Никогда не видел таких синих глаз. Казалось, она вымыла глаза морской водой. Мне показалось, что она несколько минут смотрела и не мигала».

Это он рассказал два дня спустя, когда протрезвел и должен был наниматься на судно в Эстонию. «Она смотрела на Толлерюда, чтобы знать, можно ли на него положиться. Бьюсь об заклад, что так. Она не так уж плохо выглядела, но не ела, когда Толлерюд снимал с себя передник».

— Хочешь есть? — спросил Толлерюд. Он повесил передник на гвоздь и хотел идти спать.

Марен Грипе покачала головой.

— Ты можешь сидеть здесь, сколько тебе захочется, — он говорил так медленно и дружелюбно с ней, что посетитель, сидевший налево от Марен, обернулся.