Эйстейн Лённ - Обязательные ритуалы Марен Грипе

— Знаешь, почему она так ужасно кричала? — сказала ленсман. — Она же была одна там наверху.

Лина Глерсен посмотрела на свои руки и ехидно захихикала.

— Нужно пояснить? — спросил Якоб.

— Нет, — сказал пастор. — Можешь не говорить. Правда, ты не обязан говорить.

Для Марен Грипе все обстояло гораздо проще. Слегка пошатываясь, слегка кружась, она склонила голову, и если бы Якоб стоял поближе, он увидел бы, что она широко открыла рот и губы у нее подрагивали. Она отклонилась налево и подняла лицо направо, в ярком солнечном свете Якоб хорошо видел, как жилы у нее на шее напряглись, будто струны на лютне, а когда краснота стала расходиться по лбу, темно-красная, почти темно-вишневая, она умиротворенно закрыла глаза, приподняла плечи и начала трястись всем телом. В белом отблеске северного света ее подергивания казались таинственными и загадочными, но вот она ощутила, как с силой сдавило горло, потом вдруг отпустило — хрипы. Она оперлась правой рукой о скалу, и Якоб видел, как она опустила руку, нащупывая шероховатости и неровности, она повторяла эти движения так долго, что вконец измучилась, рука у нее занемела, и она начала потихоньку соскальзывать вниз, крепко ухватившись за наскальный выступ.

«Со мной такое случается, — пояснила она доктору в больнице. — Но почти никогда, если я одна. Раньше такое бывало, но Якоб всегда был при мне. И я всегда закрывала окна и двери. Строго следила за этим».

— Возможно, мне не стоило рассказывать, — сказал доктор. — Но, — прибавил он и долго молчал, словно не решаясь продолжить, — ты теперь знаешь, что Якоб пошел за тобой наверх. Он все время находился вблизи лоцманской каюты и следил за каждым твоим шагом. Он утверждает, что оберегал тебя, это было необходимо. Он был там все время и оберегал тебя. Не знаю, правильно ли, что он пошел за тобой, когда ты хотела остаться одна, но он был там и тут ничего не поделаешь.

Доктор посмотрел на нее.

— Я очень его люблю, — сказала Марен Грипе. — Господи, я так люблю этого человека. Благодарю Бога, что он мне встретился. И знаю теперь, что мама не ошиблась.

Все это случилось после того, как Марен Грипе прогнала всех гадюк, вымела шваброй кофейную гущу и дохлых мышей. Она только удивилась, почему хлебные крошки и коврик пахли датским тальком, хотя обычно здесь пахло плесенью. И бутылка со скипидаром пахла тальком, и руки, и волосы, и под мышками у нее пахло тальком, и даже канат из пеньки издавал тот же самый запах.

Она сидела на деревянном желтеньком стульчике в приемной больницы и ждала. Уборщица прибирала помещение, мыла полы. В комнате пахло нафталином и эфиром, и она вспомнила запах обкуренных пеньковых трубок у курильщиков в ресторанчике Толлерюда.

— Долго у тебя было такое состояние? — спросил доктор.

— Я была сама не своя. Кажется, даже немного струсила. Понятно? Потому что чувствовала, что что-то не так, как должно быть, и что это я сама чем-то пахну. Я пыталась убедить себя, что это запах от канатчиков, которые лежали на нарах. Пыталась внушить себе, что это был тот же самый запах, понятно? — пробормотала она. — Я на самом деле ужасно запуталась, — пояснила она врачу больницы.

— Итак, ты пахла дымом, — сказал доктор. — Ты пахла дымом от пристройки, которая сгорела и, возможно, также от вересковой пустоши?

— Да, — сказала Марен. — Паленым льном.

— А другие запахи ты помнишь? Запах тлеющей соломы? Или жженого вереска?

— Нет, не помню, — сказала Марен.

Доктор Халлум, мешковатый и неуклюжий с виду мужчина, ободряюще кивнул ей, не только потому, что хотел показаться любезным, а просто потому, что у него были свои личные планы. Он снял белый халат, положил его на стул и причесал волосы. Он долго всматривался в свое лицо в зеркале, похлопал себя по щекам — легкий массаж. Лицо гладко выбрито, свежее, но когда он поближе придвинулся к зеркалу в тяжелой оправе, мужество покинуло его. При электрическом свете он выглядел бледным, хотя и относительно спокойным.

Кузнец перевез Марен Грипе с острова в город, но в больницу ее сопровождали только пастор и ленсман. Они целый час ждали в приемном покое, пока доктор читал сопроводительное письмо.

Доктор велел поместить ее в комнате рядом с его кабинетом. Если была в том необходимость, он ночевал в кабинете, но Марен, похоже, не нуждалась в надзоре, и он предупредил о ней только дежурного.

Внимательно прочитав сопроводительное письмо, он накапал двадцать капель брома, смешал с водой и сахаром; Марен пила микстуру маленькими глотками, облизывала губы и улыбалась ему. Доктор Халлум чувствовал себя неловко, ведь пациентку прислали в клинику без предварительной консультации с ним.

Местный врач на островах выполнил свой долг как нельзя лучше. Не зная, что делать с Марен, но зная, что доктор Халлум ему не откажет, он послал ее в «Дом для умалишенных» в Эйвребю.

Он поджал губы, откашлялся в ладонь и подошел сзади к желтому стулу, на котором сидела больная, и внимательно посмотрел на ее волосы, когда она откинула голову назад и пила горькое лекарство.

— На вкус, словно ржавчина, — сказала она.

— Тебе скоро захочется спать, — сказал он. — Ты можешь сидеть здесь, пока я делаю записи в журнале, а когда почувствуешь, что засыпаешь, я отведу тебя в твою комнату. Сиди, сколько захочется. Ты мне не мешаешь.

Доктор Халлум исполнял обязанности главного врача в «Доме для умалишенных», и из своего кабинета он слышал крики больных.

Марен сказала, что не боится криков, пока слышала поскрипывание его пера по бумаге. Она сидела, не двигаясь, на стуле и слышала, как уборщица мыла пол в коридоре, и она чувствовала запах нафталина и мастики. Когда доктор закрыл дверь в кабинет, крики стати слышны слабее, и он мог говорить, не повышая голоса. По старой привычке он вышагивал по комнате, иногда останавливался возле Марен и почти машинально, не задумываясь, клал руки на ее плечи, и ей становилось так спокойно, что хотелось смеяться. Но она сдерживалась, не смеялась, лишь улыбалась, и доктор, который понимал, что об этом не следует рассказывать, все же сделал запись в журнале своим скрипящим пером.

— Ты абсолютно здорова, — пояснил он и улыбнулся. — Ты вовсе не больна. Ты просто переутомилась. К тому же у тебя была тяжелая ночь. Вернее, две ночи, — прибавил он. — Ты встретила Лео Тюбрин Бекка. Знаю, ты не веришь сейчас ничему, но это пройдет. Странно, но так оно и есть. Через месяц-другой все встанет на свои места, будет как прежде. Ты забудешь, что была в больнице. Тебе здесь нечего делать, но раз уж ты попала ко мне, я должен что-то предпринять. Понимаешь?

Когда Марен проснулась утром, она увидела сквозь решетки окна, что «Дом для умалишенных» расположен на пересечении двух улиц, образующих угол. Из окна был виден парк, скамейки и огромные липы. Парк и был собственно этим углом, или угол был парком, подумав так, она успокоилась, особенно, когда увидела рабочих, спешащих вниз по улице в механические мастерские. Она слышала, как надсадно кашляли курильщики, как деревянные башмаки гулко стучали по брусчатке. На другой стороне улицы белые деревянные домики теснились по зеленому склону до самой вершины, оттуда доносилось мычание коров, а на другом углу возле колодца с журавлем стоял крестьянин и пил из ковша воду. Вокруг его головы жужжали мухи, было очень тихо. Марен медленно опустила плечи и откинула назад голову.