Эжен Ионеско - Между жизнью и сновидением [Собрание сочинений: Пьесы. Роман. Эссе]

После седьмого аперитива я думал, что нет ни реального, ни нереального, ни правды, ни лжи. Любая философия или теология хороша или плоха в зависимости от того, нравится она нам или нет. Мне это смешно. Я снова посмотрел на идущих мимо людей. Они все разные. И все одинаковые. Есть только опыт. Только опыт, ничего больше. Что это означает? Мудрено философствовать, не зная философии, да еще и после седьмого аперитива. Я вновь принялся за газету; никогда не читаю спортивную страницу. А между тем команды, бросающиеся в драку, послужили бы прекрасной иллюстрацией того, что мяч тут ни при чем, и когда в драку бросаются более крупные команды, народы или когда войну затевают общественные классы, то делают они это не по экономическим или патриотическим причинам и не ради свободы или справедливости, а просто потому, что поссорились, из потребности повоевать. Но я не специалист в полемике. И потом, меня не интересует, устроят они войну или нет. У меня агрессивности нет или почти нет, и этим-то я и отличаюсь от остальных. Но я охотно читаю репортажи о преступлениях. Не люблю преступников. Мне и жертв не жалко или почти не жалко… Почему же я люблю про это читать? Потому что это выдирает меня из однообразия будней. От этого захватывает дух. Я ни разу не дочитал до конца статьи по внутренней или международной политике. Я хочу сказать — комментарии меня не интересуют. Я сам комментатор событий. Я знаю, что люди одновременно и хотят и не хотят начать войну; знаю, что люди — орудия других людей; думаю, что подчас они не прочь любить друг друга и что большую часть времени они ненавидят друг друга как бы нехотя. Они скучают, сами того не понимая. А может, и не скучают. Сам я часто скучаю. У меня голова кружится от скуки, я ее боюсь; не так давно я страдал депрессией, — возможно, бессознательная дань моде, — а все от скуки, или это и была скука. Когда пишешь о скуке, это значит, что не скучаешь. Скука парализует, или понуждает вас только к разрушительным действиям, или приводит в состояние, близкое к смерти. Это было невыносимо. Никто не мог мне помочь. Я ничем не мог заинтересоваться. Говоря «невыносимо», я считаю, что это слово весьма далеко от истины. Это было убийственно, да, убийственно. Я не мог отворить ни одного окна — на улицу, на внешний мир, на что бы то ни было. Удушье… Как бы еще сказать… Неделями и месяцами любое движение требовало от меня значительных усилий и причиняло такую же муку, как неподвижность. Нестерпимо, да, вот так. Совершенно нестерпимо. Все, что я ел, было безвкусно. Смерть — и все-таки не смерть, живой человек — но уже не живой. Один в бескрайней пустыне. Или, наоборот, в камере, зажатый стенами, высочайшими стенами, где-то наверху тусклый свет, невозможно книжку почитать. Какое мне было дело до того, что говорят люди? Их слова, равнодушные, или дружеские, или неприятные, не достигали меня — или я их отторгал, ускользал от них. Когда я видел, как люди один за другим проходят по улице, меня начинало тошнить. Когда видел, как двое или трое спорят, мне становилось страшно, а если они в форме или без формы шли строем — толпа, спокойная или орущая, или армия, — я терял сознание. Плечо к плечу, что угодно, только не это.

Но и одиночества я не выносил. Целыми днями, целыми днями, целыми днями я метался — от дверей к окну, от окна к дверям — и не мог остановиться. Это была не тревога— это была скука, телесное, физическое ощущение скуки, не шевельнуться, не сесть, не встать. Сплошная боль, гангрена души. Лишь бы снова не началось. Секунды тянулись до бесконечности долго. Спасением был сон. Увы, я не мог спать весь день! А когда спал, мне снилось, что я скучаю. В свое время эти штучки бесили моего патрона, потому что мне выписали больничный лист. Врач ничем не мог помочь, пришлось положить меня в больницу, назначить сильные лекарства, а потом силы ко мне вернулись и больница стала не нужна. Скука хуже тревоги, это даже ее противоположность, когда у тебя тревога, ты не скучаешь; так я и переходил от скуки к тревоге, от тревоги к скуке. Нет, больше я не скучаю, нет, упаси Бог, но чувствую, что скука где-то там, на заднем плане, сторожит меня, угрожает разрастись, окутать меня и задушить. Ох, нет, в мире столько интересного, столько интересного. Только смотри. Бывают люди, которым достаточно смотреть на деревья, ходить на прогулки. Мне советовали гулять. Прогулки были скучнее скуки, печальнее печали, все что угодно, лишь бы не упасть в бездну скуки. Внимательно всматриваться в мир, во все вокруг — как можно внимательнее. То, что видишь, освобождать от «реальности», бороться за то, чтобы ежесекундно удивляться, как в первый раз. Вновь обрести ощущение необычного. Просыпаться — и видеть и чувствовать все так, как оно есть на самом деле. Да, жизнь, мир, люди — все призрачно. Существенно только то, что вне всего, по ту сторону стены. Какое отчаяние быть заброшенным в мир. Беспрестанно возвращаться к началу, не давать себе воли, не давать себя поймать. Прислонясь к стене, смотреть на мир от ее подножия или уткнуться в стену лицом, вжаться в нее. Может, она поддастся? Как мне объяснить это себе самому: прислонись, мол, к стене и гляди на то, как развиваются события? Не всегда это удается. Но это единственный способ ускользнуть от скуки, от черной скуки. Хватит об этом. Сейчас я в порядке. И как хорошо прошло спиртное! Я уплатил по счету, встал из-за столика, ноги подгибались, времени было половина первого, в ресторан бы не опоздать, чтобы за мной сохранили мой столик — не хочу за другой, я уже привык к этому. Я вышел из кафе, пересек дорогу, какой-то водитель обругал меня, я доплелся до автобусной остановки перед парадным входом в мэрию. Потом пересек проспект по пешеходной дорожке, какая-то девушка задела меня локтем и извинилась, потом я задел локтем какого-то мужчину и извинился. Я столкнулся лицом к лицу с еще одним человеком, лицом к лицу и нос к носу, обогнул его, ступил на тротуар прямо перед рестораном, по-прежнему держа в руке газету, отворил ресторанную дверь, сразу глянул на свой столик, он был свободен, и на скатерти даже красовалась карточка «зарезервирован». Я уже слишком много выпил. Может, хватит на сегодня вина? Подошла Ивонна, улыбнулась, поздоровалась, спросила, принести ли мне моего божоле. Я уступил не то робости, не то искушению и согласился. Она посоветовала рагу из баранины с яблоками. Налила мне бокал вина. Я чувствовал, что она поглядывает на меня с каким-то дружелюбным беспокойством. Я выпил бокал в один глоток. Хмельная легкость исчезла, навалилась тяжесть. Но ничего неприятного в этом не было. Я не разбирал вкуса рагу, не помню, взял я сыр или десерт, или то и другое, помню, как мне подали кофе: «Вот, выпейте. Он очень крепкий. Это вас взбодрит».