Генри Джеймс - Европейцы

- Простите мне мою смешную позу, - сказал он.

- У меня нет сейчас желания смеяться, а если у вас оно есть, все равно не воображайте, что я пришла сюда ради того, чтобы увидеть вас.

- Берегитесь! - сказал Эктон. - Как бы вам не навести меня на эту мысль. Я думал о вас.

- Какое бесцельное занятие, - сказала баронесса. - К тому же, когда о женщине думают в такой позе, это совсем для нее не лестно.

- А я не сказал, что думал о вас хорошо, - подтвердил, улыбаясь, Эктон.

Бросив на него взгляд, она тут же отвернулась.

- Хоть я и пришла не ради того, чтобы увидеть вас, - сказала она, - не забывайте, что я у вас в саду.

- Я счастлив... Благодарю вас за честь! Не угодно ли войти в дом?

- Я только что оттуда вышла. Я навещала вашу матушку. Приходила к ней прощаться.

- Прощаться? - спросил Эктон.

- Я уезжаю, - ответила баронесса и, словно для того чтобы подчеркнуть смысл сказанного, двинулась прочь.

- Когда вы уезжаете? - спросил Эктон и на миг замер на месте. Но баронесса ничего не ответила, и он двинулся следом за ней.

- Я забрела сюда полюбоваться вашим садом, - сказала она и, ступая по густой траве, повернула к воротам. - Однако я спешу домой.

- Позвольте мне по крайней мере проводить вас.

Он поравнялся с ней, но они хранили молчание и, пока не дошли до ворот, не обменялись больше ни словом. Калитка была раскрыта, и они постояли там, глядя на дорогу, на которую легли длинные причудливые тени кустарника.

- Вы очень спешите домой? - спросил Эктон.

Она не ответила; потом, помолчав, сказала:

- Почему вы у меня все это время не были? - Ответа не последовало, и она продолжала: - Почему вы не отвечаете?

- Пытаюсь придумать ответ, - признался Эктон.

- Как! У вас нет ничего наготове?

- Ничего, что я мог бы вам сказать, - проговорил он. - Но позвольте мне проводить вас.

- Поступайте как вам угодно.

Она медленно двинулась по дороге, Эктон шел рядом с ней.

- Если бы я поступал так, как мне угодно, - сказал он, помолчав, - я бы уже не раз к вам пришел.

- Вы сейчас это придумали? - спросила Евгения.

- Нет, это истинная правда. Я не появлялся потому...

- А! Сейчас мы услышим причину.

- Потому что мне хотелось о вас подумать.

- Потому что вам хотелось лежать! - сказала баронесса. - Я насмотрелась, как вы лежите - или только что не лежите - у меня в гостиной.

Эктон остановился, он словно всем своим видом молил ее не спешить. Она замедлила шаги, и несколько секунд он на нее смотрел; он находил ее совершенно обольстительной.

- Вы пошутили, - сказал он. - Но если вы правда уезжаете, это очень серьезно.

- Если я останусь, - сказала она с легкой улыбкой, - это будет еще серьезнее.

- Когда вы уезжаете?

- Постараюсь как можно скорее.

- Почему?

- А почему я должна здесь оставаться?

- Потому что мы все вами восхищаемся.

- Это не причина. Мной восхищаются и в Европе.

И она снова пошла по направлению к дому.

- Что я должен сделать, чтобы удержать вас? - спросил Эктон. Он правда хотел ее удержать, и он не преувеличил, говоря, что всю эту неделю думал о ней. Теперь он в самом деле был в нее влюблен; так он чувствовал или, во всяком случае, так ему казалось; и единственное, что его останавливало, он не знал, можно ли ей доверять.

- Что вы должны сделать, чтобы удержать меня? - повторила она. - Так как я всей душой стремлюсь уехать, то сообщать это вам не в моих интересах. Да и, право, мне ничего не приходит в голову.

Он молча шел рядом с ней; то, что она сказала ему, подействовало на него гораздо сильнее, чем это можно было предположить. С того вечера, когда он возвратился из Ньюпорта, она, смущая его покой, неотступно стояла у него перед глазами. То, что ему сказал Клиффорд Уэнтуорт, тоже на него подействовало, только противоположным образом, не освободив, однако, из-под власти ее чар, как ни восставал против них его ум. "Она не честна, она не честна", - твердил он себе. Он твердил это десять минут назад и летнему небу. К несчастью, он не мог решить этого окончательно и бесповоротно, а сейчас, когда она была возле него, это вдруг стало так мало значить. "Эта женщина способна солгать", - повторял он всю неделю. Когда сейчас он напомнил себе о своем открытии, оно почти не испугало его. Он чуть ли не хотел заставить ее солгать, чтобы потом, уличив во лжи, посмотреть, как это ему понравится. Он не переставая об этом думал, идя рядом с ней, а она тем временем шла вперед своей легкой изящно-величавой походкой. До этого Эктон сидел рядом с ней, катался с ней в коляске, но ему ни разу еще не случалось идти с ней рядом.

"Бог мой, до чего же она comme il faut", - сказал он себе, незаметно на нее поглядывая. Когда они подошли к домику среди яблонь, баронесса, не пригласив Эктона зайти, вошла в калитку; но она обернулась и пожелала ему доброй ночи.

- Я задал вам на днях вопрос, и вы так мне на него и не ответили, сказал Эктон. - Вы отослали бумагу, которая возвращает вам свободу?

Она какую-то долю секунды помедлила - очень естественно.

- Да, - сказала она просто.

Идя домой, он спрашивал себя, та ли это ложь, которую он хотел услышать, или ему этого недостаточно. В тот же вечер он встретился с баронессой снова; она опять появилась в доме дяди. Однако говорить с ней ему почти не довелось; в гости к мистеру Уэнтуорту и его дочерям приехали в кабриолете двое джентльменов из Бостона, и, разумеется, больше всего их интересовала мадам Мюнстер. Впрочем, один из них не вымолвил за весь вечер ни слова, он только сидел и с величайшей серьезностью смотрел на нее, и всякий раз, как она роняла какое-нибудь замечание, торжественно подавался всем корпусом вперед, подставляя, как глухой, свое внушительных размеров ухо. Очевидно, его угнетала мысль о выпавших на ее долю несчастьях и злоключениях; он так ни разу и не улыбнулся. Спутник его - тот вел себя иначе: он подсел с веселым и непринужденным видом к мадам Мюнстер и, стараясь заставить ее разговориться, предлагал каждые пять минут новую тему. Евгения не так живо, как обычно, отзывалась на все и не так пространно высказывалась о сравнительных достоинствах европейских и американских установлений, как ожидал от нее наслышавшийся о ее красноречии собеседник. Тем не менее она была недоступна Роберту Эктону, который, заложив руки в карманы, слонялся по веранде, прислушиваясь, не раздастся ли скрип подаваемой к заднему крыльцу бостонской коляски. Но, сколько он ни прислушивался, все было напрасно. И в конце концов он потерял терпение, и, когда к нему подошла сестра и позвала домой, он тут же с ней и ушел. Евгения, видевшая, что они уходят, и находившаяся в раздраженном расположении духа, еще больше утвердилась в своем мнении, что сей джентльмен куда как хорош. "Даже эта mal-elevee [невоспитанная (фр.)] девчонка, - подумала она, - вертит им, как ей вздумается". Евгения сидела поблизости от одного из выходивших на веранду высоких окон, но, вскоре после того как Роберт Эктон ушел - как раз в тот момент, когда словоохотливый джентльмен из Бостона поинтересовался, что она думает о нравах вышеупомянутого города, - вдруг поднялась с места. На веранде ей попался навстречу шедший с другого конца дома Клиффорд Уэнтуорт. Она остановила его, сказав, что ей надо с ним поговорить.