Валентина Немова - Святая святых женщины

Мама нам в ответ ничего не сказала, как будто ничего и не слышала. Я понимаю теперь, почему она в тот момент промолчала. На нее никак не подействовали наши легкомысленные реплики. Ее совесть перед нами была чиста. Они с отцом дали нам, своим детям, все, что могли дать. Вскормили нас. Даже в войну мы не голодали. Учили нас, даже Лиду, которая этого так не желала. Позволили ей до 20 лет болтаться: сперва в школе рабочей молодежи, затем на курсах бухгалтеров, хотя прекрасно знали, что, окончив их, пойти работать по этой специальности, со своими слабыми способностями, она не решится и пропадут денежки, которые они в это ее "обучение" вкладывают (курсы-то ведь были платные).

А позднее, когда одна за другой начали мы замуж выскакивать и детей рожать наперегонки, родители наши безропотно их нянчили, "вытряхивали из пеленок": двух дочерей Галины и наших с Лидой по одной. На свои деньги кормили. Мой и Лиды мужья в это время были в отлучке. Сергей в Москве учился, а Родион в армии служил. Обе после родов мы с нею не работали. Я долго болела, а почему Лида сидела дома, я уже не помню. Обе не имели средств существования. У Галины были, но она, как уже я говорила, не желала тратиться на собственных детей. Чего же стоило нашим родителям содержать такую ораву! Работал ведь один отец, а мама лишь подрабатывала рукоделием — вязала пуховые шали на продажу. А Мила в то время еще в школе училась…

Может быть, мама сейчас вспоминала все это. А, возможно, нас вообще она не слушала. Просто смотрела на меня и прощалась со мной навсегда, предчувствуя, что больше мы не встретимся с нею. Смотрела на меня как будто уже с того света.

Должна же была она понимать, что война, которую Юдины объявили якобы мне, фактически велась против нее и что от таких людей, как они, ожидать можно всего самого худшего. Должна была понимать и понимала, наверное. И все время, пока жила бок о бок с ними, этого худшего ждала. Когда я находилась недалеко от нее, она еще как-то крепилась. Но в день моего отъезда, который ведь развяжет Родиону руки (она это знала наперед), поддалась чувству страха. Сосредоточилась на мысли: что теперь будет? Что эти изверги сделают с нею, когда я уеду и некому будет за нее заступиться?

Однако, думая так, вслух опасения свои она не высказывала, чтобы меня перед дорогой не расстроить. Да и не могла она о том, что мучило ее, сейчас говорить — при Лиде и Родионе. И как же я была тогда глупа, что не догадалась, что у нее на душе. Хотя до меня еще раньше, чем до нее, дошло, что собой представляет Бродька, но, несмотря на это, я не считала, что он способен лишить жизни каким-либо образом восьмидесятилетнюю старушку, тем более родную мать своей жены. Если бы я могла это предположить, я непременно что-то придумала бы, чтобы предотвратить беду. Но у меня такой боязни не было, я ничего не сделала со своей стороны, чтобы защитить маму на время своего отсутствия. И вот результат этого моего недосмотра — мамы не стало…

Думаю иногда: вот не вцепись я в сад и ничего страшного с мамой не случилось бы. Но тут же сама себе противоречу. Ну, что у меня было от этого сада, когда я уезжала? Завещание. Бумажка, которую можно переписывать сто раз. И мама так бы и сделала, если б было на кого. И этому есть доказательство. Когда я приехала на похороны, Татьяна хвалилась:

— Бабушка просила меня, чтобы я взяла ее к себе. За это она обещала мне сад. — Я нисколько не обиделась на маму за эту ее "измену". Наоборот, мне даже немного легче стало, когда я узнала это: поубавилось чувство вины перед нею. Я спросила тогда у племянницы:

— Почему же ты отказалась?

Горестно вздохнув, Татьяна ответила:

— Тетя Юля, вы же знаете, какой у меня характер. Бабушке у меня не было бы лучше…

Выходит, мама могла бы, доведенная до отчаяния, пренебречь тем, что обещала сад мне, и подарить свое любимое детище кому-то другому. И Юдиным отдала бы его, если бы они помягче обращались с ней. Так что дело не в саде. Не из-за того мучители эти терзали старушку, что им был нужен ее сад. А из-за того, что она была им не нужна. Мешала жить так, как они привыкли. И не стоило мне казниться раскаянием, что потребовала у мамы свою долю наследства.

Чего уж я не прощу себе никогда, так это того, что перед отъездом не поговорила с маминым участковым врачом, не поставила его в известность, в каких условиях живет больная, не предупредила, что в случае ее кончины непременно нужно будет анатомировать тело. Если бы такой разговор состоялся и Юдины знали бы об этом, едва ли посмели бы они причинить маме зло. Но такого разговора не было. И виновна в этом я.

Известие о смерти мамы получила я, когда находилась очень далеко от нее: на севере, у дочери. Добираться оттуда до Летнего пришлось через Москву. А из столицы, даже по извещающей о смерти близких телеграмме вылететь было нелегко. И когда наконец явилась я к Юдиным, гроб с телом мамы был уже заколочен. Я сразу подумала: это неспроста. И спросила у Родиона:

— Почему?

На его лице не дрогнул ни один мускул. Он ответил:

— Мы беспокоились, что когда ты до нас долетишь, его уже невозможно будет закрыть. Она же сердечница была…? и добавил утешительным тоном,? Не тревожься, на кладбище откроем. Дадим тебе с мамой проститься…

Но и там не открыли. А я, узнав о том, что свидетельство о смерти мамы Юдиным выдали в поликлинике, даже не побывав у них на дому и не удостоверившись, что больная действительно скончалась, была уже в таком состоянии, что не смогла чего-то потребовать…

И нет теперь у меня уверенности, что мама умерла своей смертью. И это сильнее всего мучит меня. Потому что и себя я виню в том, что с нею случилось: отдала родную мать бандитам на растерзание.

Но нет у меня также и доказательств, что она была убита, а следовательно, и возможности отомстить за нее. А как дальше жить с таким камнем на душе?…

Перепалка Лиды с Галиной без поддержки с моей и маминой стороны длилась недолго. Сообразили сестры, наверное, что не тот момент выбрали для выяснения отношений, что будет у них еще сколько угодно времени для того, чтобы старое переворошить. Ведь не кто-то же из них, а я уезжаю. Или мама их одернула, или я. Скорее всего, Галина на своем настояла, уверяя, что пора "отчаливать", и сорвалась с места.

Я стала прощаться с мамой. Еще раз напомнила, что в следующем году приеду пораньше. Отремонтирую комнату в садовом домике. Добьюсь разрешения провести свет. Электрообогреватель у нас имеется. Будем им пользоваться, а также электроплиткой, и все лето, и даже часть осени, жить в саду, в тепле, в уюте. И не придется нам "пожароопасную" буржуйку топить. И Юдиным надоедать.

Старушка все эти мои радужные обещания внимательно выслушала, но никак на них не откликнулась, не веря, должно быть, что исполнятся мои и ее мечты. А я на самом деле была убеждена, что все так и будет, как я планирую. Что подружка моя старенькая непременно доживет до новой весны. Что после смерти Милы она оклемалась и уже ничто, ничто абсолютно ей не грозит. Ведь за целое лето при мне ни разу, ни единого раза не пришлось нам вызывать для нее "скорую". Без сомнения, она была долгожительницей. Не страдала ни одной из тех болезней, которые не поддаются лечению. Ни инфаркта у нее не было, ни инсульта, ни рака. Ишемия и гипертония. Спору нет, это серьезные заболевания, но я достаю для нее хорошие импортные лекарства, и они ей помогают. Помогали и будут помогать! Ну почему, почему бы ей долго не пожить, мне на радость?!