Жан Кокто - Ужасные дети

Вдруг возникли звуки -- две чередующиеся жалобные ноты. Они становились надрывными, человеческими, нечеловеческими, задрожали стекла, и пронесся вихрь пожарников. Сквозь процарапанные по инею зигзаги Жерар успел разглядеть основания громад, с воем следовавших друг за другом, красные лестницы, аллегорические фигуры в золотых касках.

Красный отсвет плясал на лице Поля. Жерар подумал, что к нему возвращаются живые краски. Когда вихрь миновал, оно снова помертвело, и тут Жерар заметил, что рука в его руке теплая и что эта успокоительная теплота позволяет ему играть в Игру. Игра -- термин очень неопределенный, но именно так называл Поль полусознание, в которое погружаются дети; в этом ему не было равных. Он подчинял себе пространство и время; прибирал к рукам грезы, переплетал их с реальностью, умел жить между светом и тенью, творя на уроке свой мир, в котором Даржелос поклонялся и повиновался ему.

Может, он играет в Игру? -- думает Жерар, сжимая теплую руку, жадно вглядываясь в запрокинутое лицо.

Не будь Поля, этот автомобиль был бы просто автомобилем, снегопад --снегопадом, фонари -- фонарями, поездка -- поездкой. Сам он был слишком приземленным, чтоб собственными силами привести себя в опьянение; верховодил Поль, и его влияние со временем преобразило все. Вместо того чтобы учиться грамматике, счету, истории, географии, естествознанию, он научился погружаться в сон наяву, уносящий за пределы досягаемости и возвращающий предметам их истинный смысл. Никакие наркотики Индии

не произвели бы на этих нервных детей такого действия, как ластик или ручка, которые тайком жуют, прячась за партой.

Может, он играет в Игру?

Жерар не обольщался. Игра Поля его игре не чета. Поля не смог бы отвлечь от нее пожарный поезд.

Он еще пытался не упустить легкую нить, но времени не оставалось: они приехали. Машина тормозила у подъезда.

Поль очнулся от оцепенения.

-- Может, позвать кого-нибудь? -- спросил Жерар.

Не надо; он сам дойдет. Пусть только Жерар его под

держит. И заберет ранец.

Таща ранец и поддерживая за талию Поля, который закинул левую руку ему за шею, он поднялся по лестнице. Остановился на площадке второго этажа. Старая банкетка зеленого плюша выставляла в прорехи пружины и конский волос. Жерар пристроил на ней свою драгоценную ношу, подошел к правой двери, позвонил и прислушался. Шаги, остановка, молчание.

Элизабет! -- Молчание продолжалось.

Элизабет! -- громким шепотом повторил Жерар. -- Откройте! Это мы.

Прозвучал твердый юный голосок:

Не открою! Видеть вас не желаю! Хватит с меня мальчишек. С ума вы сошли -- являться в такое время!

Лизбет, -- настаивал Жерар, -- открывайте скорее. Полю плохо.

После недолгой паузы дверь приоткрылась. Голосок переспросил через щель:

-- Плохо? Выдумываете, чтобы я открыла. Правда или врете?

-- Полю плохо, скорее, он мерзнет на банкетке.

Дверь распахнулась. В проеме стояла девушка лет шестнадцати. Она была похожа на Поля: те же голубые глаза, затененные длинными черными ресницами, те же бледные щеки. Два года старшинства четче обозначили какие-то черты, и лицо брата казалось немного вялым в сравнении с обрамленным стрижеными кудрями лицом сестры, которое, выходя из стадии наброска, выстраивалось, в спешке и беспорядке устремляясь к красоте.

Из темноты прихожей первыми представали взгляду белизна этого лица и пятно слишком длинного кухонного фартука.

Реальность того, что она принимала за выдумку, удержала Элизабет от возгласа. Они с Жераром подняли Поля, который шатался и ронял голову на грудь. В прихожей Жерар начал было объяснять, в чем дело.

-- Идиот, -- зашипела Элизабет, -- вечно с вами морока. Обязательно надо орать? Хотите, чтоб мама услышала?

Они пересекли столовую, обогнув стол, и прошли направо, в детскую. В этой комнате были две узкие кровати, комод, камин и три стула. Дверь между кроватями вела в кухню-туалетную, сообщавшуюся также с прихожей. Первым впечатлением от этой комнаты было изумление. Не будь кроватей, ее можно было бы принять за свалку. На полу громоздились какие-то коробки, одежда, полотенца. Коврик, протертый до дыр. В камине царственно возвышался гипсовый бюст, которому пририсовали чернилами глаза и усы; повсюду были прикноплены вырезанные из журналов, газет, программ фотографии кинозвезд, боксеров, убийц.

Элизабет с проклятиями прокладывала себе дорогу, пинками расшвыривая коробки. Наконец они уложили больного на кровать, заваленную книгами. Жерар рассказал о битве.

-- Это уж слишком, -- воскликнула Элизабет. -- Их милости изволят играть в снежки, пока я тут торчу в сиделках, ухаживаю за больной матерью! За больной матерью! -- с удовольствием повторила она слова, придающие ей значительности. -- Я ухаживаю за больной матерью, а вы себе играете в снежки. Вы же и затащили туда Поля, наверняка вы, дурак такой!

Жерар молчал. Ему был хорошо знаком бурный стиль брата и сестры -- их школьный лексикон, неослабное нервное напряжение, которое они постоянно поддерживали. Однако он по-прежнему робел, и всякий раз все это производило на него впечатление.

Кто теперь будет с Полем нянчиться, вы, что ли? -

продолжала она. -- Ну что стоите, как пень?

Лизбетик...

-- Я вам не Лизбетик, ведите себя прилично. И вообще...

Голос, звучащий словно издалека, перебил отповедь:

-- Жерар, старина, -- проговорил Поль, почти не размыкая губ, -- не слушай эту козлиху. Вот пристала...

Оскорбленная Элизабет взвилась:

Ах, я козлиха? Ладно, распрекрасные мои козлы, управляйтесь как знаете. Сам тогда лечись. Дальше некуда! Этот идиот от снежка с ног валится, а я, как дура, переживаю!

Вот, Жерар, -- добавила она без всякого перехода, -- поглядите.

И резким махом выбросила правую ногу выше головы.

Две недели тренируюсь.

Она повторила упражнение.

А теперь катитесь! Марш!

И указала на дверь.

Жерар мялся на пороге.

-- Может быть... -- пролепетал он, -- может, надо вы звать врача...

Элизабет сделала очередной мах.

-- Врача? Без вас бы не додумалась. Вы на редкость умны. Да будет вам известно, что к маме в семь приходит врач, и я ему покажу Поля. Все, кыш! --заключила она, видя, что Жерар медлит в нерешительности.

-- Вы, может, сами врач? Нет? Тогда уходите! Ну!

Она топнула ногой, свирепо сверкнув глазами. Жерар ретировался.

Поскольку отступал он задом, а в столовой было темно, он опрокинул стул.

-- Идиот! Идиот! -- повторяла девочка. -- Не подымай те, другой свалите. Катитесь живо! Главное, дверью не хлопайте.

На площадке Жерар вспомнил, что машина ждет, а денег у него нет. Позвонить еще раз он не решался. Элизабет не откроет, или откроет, думая, что пришел доктор, и осыплет его издевками.

Он жил на улице Лаффит, у дяди, который его вырастил. Он решил ехать туда, объяснить ситуацию и упросить дядю оплатить поездку.