Ричард Райт - Черный

- Все, убил, - прошептал я.

- Ой, что ты, зачем?

- Чтобы не мешал папе спать, - сказал я удовлетворенно.

- Да он же не велел тебе убивать котенка! - сказал брат.

- Зачем же он тогда сказал: "Убейте его"?

Брат не ответил, он в ужасе смотрел на висящего на веревке котенка.

- Котенок тебе отомстит, - припугнул он меня.

- Как он мне отомстит? Он же не дышит.

- Пойду маме расскажу, - сказал брат и убежал в дом.

Я ждал, готовый защищаться словами, которые опрометчиво обронил отец, я предвкушал, как повторю их ему, хотя я отлично знал, что он сказал их в гневе. Мать быстрыми шагами приближалась ко мне, вытирая на ходу руки о фартук. Она увидела повешенного котенка, остановилась как вкопанная и побледнела.

- Господи боже, что ты сделал!

- Котенок пищал, и папа велел его убить.

- Дурачок! - сказала она. - Отец тебя выпорет!

- Но он же сам велел мне его убить.

- Что ты глупости болтаешь!

Она схватила меня за руку, подтащила к постели отца и рассказала ему, что произошло.

- Да ты что, сдурел? - разъярился отец.

- Ведь ты же сам велел мне его убить.

- Убирайся прочь с моих глаз, пока я тебя не выпорол! - с отвращением сказал отец и повернулся к нам спиной.

Это была моя первая победа над отцом. Я доказал ему, что понял его слова буквально, и он не мог меня наказать, не потеряв свой авторитет. Я был счастлив, потому что наконец-то нашел способ высказать ему в лицо свое осуждение. Я заставил его почувствовать, что, если он выпорет меня за убийство котенка, я никогда больше не приму его слова всерьез. Я дал ему понять, что считаю его жестоким, и сделал это так, что он не мог меня наказать.

Но мать, существо более впечатлительное, принялась корить меня за преступление, которое я совершил, отняв чужую жизнь, и я пришел в ужас. Корила она меня весь день, и я в конце концов уверовал, что тысячи невидимых демонов готовят мне страшную месть. Приближался вечер, тревога моя росла, я уже боялся войти один в пустую комнату.

- Тебе никогда не искупить своей вины, - говорила мать.

- Я больше не буду, - лепетал я.

- Твое "больше не буду" котенка не оживит.

Самое страшное случилось, когда я собрался ложиться спать: мать приказала мне выйти на темную улицу, вырыть могилку и похоронить котенка.

- Не пойду! - закричал я, уверенный, что, как только я выйду за дверь, меня схватит злой дух.

- Иди похорони бедного котенка, - велела мать.

- Я боюсь!

- А котенок не боялся, когда ты его душил?

- Да ведь он же был котенок, - объяснял я.

- Он был живой, - отвечала она. - Ты можешь его оживить?

- Но это же папа велел мне убить его, - говорил я, пытаясь переложить вину на отца.

Мать влепила мне затрещину.

- Не ври! Ты знаешь, что он тебе велел сделать!

- Нет, не знаю! - кричал я.

Она сунула мне в руки маленькую лопатку.

- Иди, вырой яму и похорони котенка!

Заливаясь слезами, я вышел в глухую ночь, от страха у меня тряслись поджилки. Я знал, что котенок мертв, но слова матери вновь оживили его в моем воображении. Что он сделает, когда я до него дотронусь? Выцарапает мне глаза? Я ощупью двигался к мертвому котенку, а за моей спиной, невидимая в темноте, стояла мать, и ее голос откуда-то издали гнал меня вперед.

- Мама, пойдем со мной, помоги мне, - умолял я.

- Ты не помог котенку, почему же я должна тебе помогать? - спросила она насмешливо из грозной темноты.

- Я не могу до него дотронуться, - хныкал я, чувствуя, с каким упреком смотрит на меня котенок.

- Отвяжи его! - приказала мать.

Дрожащими руками я снял веревку, и котенок упал на асфальт со стуком, который еще много дней и ночей отдавался в моем сознании. Потом, подчиняясь голосу матери, я ощупью нашел, где кончается асфальт, выкопал в земле ямку и похоронил окоченевшего котенка; когда я прикоснулся к его холодному телу, моя кожа покрылась мурашками. Засыпав могилку, я вздохнул и побрел к дому, но мать схватила меня за руку и снова подвела к могиле котенка.

- Закрой глаза и повторяй за мной, - сказала она.

Я изо всех сил зажмурился, крепко вцепившись в ее руку.

- Любимый боже, отец наш, прости меня, ибо я не ведал, что творил...

- Любимый боже, отец наш, прости меня, ибо я не ведал, что творил, повторял я.

- И пощади мою бедную жизнь, хотя я не пощадил жизни котенка...

- И пощади мою бедную жизнь, хотя я не пощадил жизни котенка.

- И когда я сегодня засну, не отнимай у меня дыхание жизни...

Я открыл рот, чтобы повторить за ней, но язык у меня прилип к гортани. Мозг сковало ужасом. Я представил себе, как я судорожно ловлю ртом воздух и умираю во сне. Я вырвался от матери и убежал в темноту, рыдая и трясясь от страха.

- Я больше не буду, никогда не буду! - кричал я.

Мать звала меня и звала, но я не шел.

- Ладно, думаю, ты запомнишь этот урок, - сказала она.

Полный раскаяния, я отправился спать, надеясь, что никогда в жизни больше не увижу ни одного котенка.

Голод завладел мною незаметно, и сначала я даже не понимал, что со мной происходит. Я всегда хотел есть, когда играл; но теперь я просыпался ночью, и голод стоял у моей постели, мрачно наблюдая за мной. Голод, который я знал раньше, не был злобным, жестоким врагом - то был привычный, обыкновенный голод, который заставлял меня постоянно просить хлеба, и, когда я съедал корку-другую, наступало облегчение. Но этот новый голод сбивал меня с толку, пугал, делал настойчивым и злым. Когда я просил есть, мать теперь наливала мне чашку чая, чай на минуту-другую успокаивал требования желудка, но потом голод вновь начинал беспощадно терзать мой желудок, скручивать до боли внутренности. Голова кружилась, все плыло перед глазами. Мне уже не хотелось играть, и впервые в жизни я вынужден был задуматься над тем, что же со мной происходит.

- Мам, я есть хочу, - пожаловался я однажды.

- Разевай рот - я вскочу, - пошутила она, чтобы рассмешить меня и отвлечь.

- Как - вскочишь?

- Очень просто.

- А зачем?

- Ты же сказал, что хочешь есть, - улыбнулась она.

Я понял, что она меня дразнит, и рассердился.

- Да, я хочу есть! Дай мне что-нибудь!

- Подожди, сынок.

- А я хочу сейчас.

- Сейчас ничего нет, - сказала мать.

- Почему?

- Нет - и все, - объяснила она.

- А я все равно хочу есть! - Я заревел.

- Что же делать, подожди, - повторила она.

- Чего ждать-то?

- Чтобы бог послал нам пищу.

- Когда он ее нам пошлет?

- Не знаю.

- Но я же хочу есть!

Она оторвалась от гладильной доски и подняла на меня полные слез глаза.

- Где твой отец? - спросила она.

Я в растерянности смотрел на нее. В самом деле, отец уже много дней не приходил домой спать, и я мог шуметь, сколько моей душе угодно. Я не знал, почему его нет, но радовался, что некому больше на меня кричать и ругаться. Однако мне не приходило в голову, что нам нечего есть, потому что дома нет отца.