Ирвин Шоу - Добро пожаловать в город ! (сборник рассказов)

-- У нас восточное крыло.-- Датчер шагнул через порог соседней комнаты.

-- Послушай,-- Макамер следовал за ним,-- я предполагал, что организую день отдыха для нас с Долли. Она живет дома с матерью, а старушка каждый вечер молится за спасение греховной души своей дочери.

Вошла Долли, внимательно посмотрела на них и хихикнула.

-- Пойди и поговори с Максиной! -- заорал Макамер, поворачиваясь к Датчеру.

-- И без тебя знаю свои обязанности,-- огрызнулся он и вышел в соседнюю комнату. Максина сидела, вся такая собранная, на кровати, сложив руки на груди, и задумчиво разглядывала потолок.

-- Максина, старушка...-- начал Датчер.

-- Не делай из меня дуру!

-- Но я устал! -- взмолился Датчер.-- Идет война. Я сдаюсь. Здесь, в номере, две кровати. Клянусь, я тебя не трону. Ну ради Макамера с Долли...

-- Пусть твой Макамер побудет джентльменом! -- громко произнесла она.-Хотя бы одну ночь.

Датчер вернулся в "восточное крыло".

-- Она сказала, что Макамер может побыть джентльменом хотя бы одну ночь.-- Он снял ботинок.-- Ладно. Я ложусь спать.

Долли поцеловала Макамера, повисла на нем, обвив его шею руками. Датчеру пришлось, чтобы не мешать любовным лобзаниям, долго и старательно выравнивать носки своих ботинок под стулом. Долли, проходя мимо него, чмокнула его в щеку.

-- Ты у нас, конечно, гроза всех девушек! -- съехидничала она.

Макамер с Датчером, облачившись в пижамы, выключили свет. Макамер лег в постель. Датчер подошел к двери.

-- Последние известия! -- громко объявил он.-- Макамер клятвенно пообещал до меня не дотрагиваться даже пальцем! Спокойной ночи!

Женщины захихикали, а Макамер громко захохотал. Датчер не остался в стороне. Вскоре обе комнаты отеля сотрясались от приступов смеха. Датчер тоже лег.

За окном, на темных улицах Сан-Диего, мальчишки -- разносчики газет кричали, что Англия объявила Германии войну. А он, лежа в постели, прислушивался к этим крикам, то и дело нараставшим, превращавшимся в отчаянные вопли, потом удалявшимся, глядел в темный потолок. Поздний час, война, которую они весь вечер отталкивали от себя, старались забыть о ней -за выпивкой, бешеной скоростью автомобиля, беззаботным смехом и донимающей их похотью,-- вдобавок эти крики сейчас сломили его,-- так львы забывают о своем бурном темпераменте при виде хлыста дрессировщика. Он опять видел жуткие картины. Поляк-кавалерист лежит на пыльной польской дороге мертвый, широко открыв, словно в изумлении, рот; рядом с ним валяется его убитая лошадь. А этот парень в кабине немецкого бомбардировщика летит от Варшавы назад, на свой аэродром, вознося благодарственные молитвы: "Ну вот, еще раз... еще раз возвращаюсь живой на базу".

-- Все это из-за Долли,-- проворчал Макамер. Его молодой, с ноткой сожаления голос, преодолев крошечную темную бездну между краями двух кроватей, долетел до слуха Датчера.-- Мне-то все равно, это она сходит с ума, ей дорог каждый час. Ты хочешь спать, Ральф?

-- Нет.

-- Она цепляется за все -- буквально за все. Как она не любит спать! Всегда прикасается ко мне, хватает меня руками... Она скоро умрет.

Датчер слышал, как тяжело вздохнул Макамер; скрипнули пружины матраца; голоса мальчишек -- разносчиков газет приближались.

-- Она больна, понимаешь? Доктора бессильны. У нее болезнь Брайта. Часто у нее все тело немеет, ей кажется, что у нее выпадает из глазницы глаз, отрывается ухо... Вот почему она постоянно глотает эти пилюли. Никому об этом не говорит, знаю только я. Ни ее семья, ни ее босс...

Датчер лежал в постели неподвижно, замер, упорно глядя в потолок.

-- Я не люблю ее.-- Теперь глухой, хрипловатый голос Макамера был еле слышен.-- Я, конечно, не признаюсь, говорю, что люблю... но я люблю других девочек... А ей говорю, что люблю ее. Она не желает терять ни одного часа жизни.

-- Тсс! -- прошептал Датчер.-- Не так громко!

-- Неужели и сейчас громко? -- удивился Макамер.-- И здесь мой голос способен снести стену, да? Тебе грустно, Датчер?

-- Да,-- не стал отрицать он.

-- Смешно получилось, не находишь? -- спросил Макамер.

-- По-моему, ты этого не почувствовал.-- Датчер говорил с закрытыми глазами, голова его покоилась на подушке.-- "Ждешь, ждешь этого целых шесть лет, и каждый раз, как только прогремит выстрел, ты, спохватившись, говоришь себе: "Ну вот, началось!" Но ничего не происходит, ты, как всегда, усердно читаешь газеты, читаешь каждый день, и вот, когда это случилось, ты даже этого как следует не чувствуешь. Мы почувствуем все позже, мы все почувствуем позже..."

-- Что ты собираешься делать сейчас?

-- Как "что"? Спать! -- засмеялся Датчер.

-- Спокойной ночи! -- пожелал Макамер.

-- Спокойной ночи.

Опять эти картины поплыли в его мозгу... Бомбардировщик приземлился, и парнишка-пилот накренил крыло, чтобы убедиться, вышло ли шасси. А он, Датчер, шел с толстой женщиной в костюме, отороченном мехом рыжей лисицы, на мексиканский ипподром. Там каждая дорожка загажена крысами; самой молодой беговой лошади не менее девяти лет от роду; там эти люди из Голливуда, в ярких шарфах, в темных очках на носу и в туфлях из оленьей кожи, вместе со своими агентами и красотками -- победительницами еженедельного конкурса красоты, азартно проматывают свои громадные, так легко доставшиеся им деньги на этой пыльной мексиканской жаре, толкуя только о сексе и о долларах и бесконечно повторяя: "Колоссально, потрясающе! Он в этом году на высоте, он стоил "Метроголдуин" целый миллион!" Идет война, и она ведь касается и этих праздных, беспечных, фривольных людей,-- на их головы не падают бомбы. "Я останусь здесь, в Голливуде,-- думал Датчер,-- если только смогу вынести это свое творение -- "Убийство в полночь" -- и все будущие "Убийства". Не хочу больше писать книги! Честная книга -- это всегда нелицеприятная критика. Зачем мне терзать себя, критиковать этот бедный, развратный, безумный, разрываемый на части, переживающий агонию мир? Позже, критика -- позже..." Разносчики газет завывают на улицах у отеля.

"Вот он я,-- думал Датчер,-- здесь, в отеле, далеко от дома, в компании с умирающей нелюбимой девушкой, одураченной на час, и киносценаристом,-- он бродит от одной студии к другой, словно беженец, регулярно, неделя за неделей, и на лице его явное выражение нищего, выпрашивающего не милостыню, а работу,-- и с этой гадалкой по руке -- ее можно купить на ночь за три дешевых комплимента и десять минут замысловатых намеков. Непостоянный, ревнивый, законченный эгоист, подвержен настроению, успех в будущем не грозит, линия жизни короткая..."

"Англия! Англия!" Мальчишеские голоса, дрожащие на ночном ветру, слабо доносились до него через окно.

"Мне стыдно за себя,-- размышлял он. Я встречаю трагический час мира в скорбном и комическом наряде. Пришло время для какой-то благородной и потрясающей акции. Но кто поручит мне благородную и потрясающую акцию?"