Сергей Фомин - Пастырь Добрый

   — Каждый раз, как будет общая исповедь (он не разрешал пока ни у кого исповедываться, кроме него).

   Спросила я о том, как мне поститься. (Домашние не постились).

   Батюшка сказал, что нельзя заставлять маму готовить для меня отдельно или всем для меня менять стол. «Нечего нам с тобой со своим уставом соваться». Он не велел только есть мяса: «Если будет мясной суп, его есть можно, а самое мясо оставь, скажи, что тебе не хочется». Но более всего внимание Батюшка указал обратить на духовный пост: быть особенно кроткой, смиренной, ласковой к окружающим в дни поста.

   При упоминании о моих прежних грехах, Батюшка снова спросил меня: «Ведь этого уже нет больше, не повторяется? Так забудьте об этом, точно и не было ничего». Батюшка крепко обхватил руками мою голову поверх ушей и легонько ее потряс. На прощанье он благословил меня, и по движению его руки я почувствовала, что пора мне уходить: он как бы отталкивал меня.

   Интересно мне проследить, как Батюшка охранял мою молодую душу от увлечений, которые так естественны в молодости. Он не насиловал душу, не собирался сделать из меня монахиню, но не давал слишком сосредоточиться мыслями на этом. С самого первого раза он указал мне, как и кому молиться об устроении моей судьбы, а мысли об этом отгонять.

   Первое мое увлечение было основано на переписке, и даже я более увлекалась перепиской и своими мечтами, чем человеком. Мне все хотелось писать письма так, как если бы я их намеревалась показать Батюшке, но они такими не выходили, я чувствовала, что иногда в них проглядывает кокетство. Однажды мой корреспондент собрался переехать из провинции в Москву, чтобы служить здесь и учиться. Я спросила Батюшку, можно ли мне попросить одного знакомого устроить М. на службу. Сказала при этом, что боюсь, что намерения мои в этом отношении не безкорыстны; на последнем Батюшка не остановился, а спросил:

   — А ты знаешь, как он работает? Можешь ли ты его рекомендовать и поручиться за него?

   — Нет, Батюшка, не знаю.

   — Ну, тогда и не надо просить, а то может быть неприятность. А как зовут твоего знакомого? Я за него помолюсь, чтобы он устроился.

   Я подчинилась, но мне понравилась мысль, что можно Батюшку просить молиться за М. По письмам было видно, что он очень унывал. Однажды, когда Батюшка исповедывал, я подошла к нему и передала ему мою просьбу. Батюшка выслушал меня недовольно, нахмурившись:

   — Ты что — исповедываться что ли?

   По его тону почувствовалось, что я ему мешаю. Мне стало стыдно.

   — Нет, я только попросить помолиться. Благословите, Батюшка! Батюшка благословил, но рука его меня отталкивала.

   Наконец я решилась рассказать Батюшке всю историю этого знакомства, все мои мысли по этому поводу. Я исписала чуть ли не полтетради мелким почерком и захватила с собою два письма М. Так велел мне Батюшка.

   — Дай мне его письмо, я сразу увижу, что это за человек и скажу тебе.

   Одно из писем, последнее из полученных, казалось мне очень хорошим по настроению, но меня несколько смущало, что в нем М. описывал свое впечатление от встречи с Батюшкой в очень восторженном тоне. Глупо, конечно, было думать, что на Батюшкино суждение могло оказать [влияние] то или другое высказывание о нем! Батюшка спросил именно последнее письмо; взял и исписанные мною листочки. На следующий раз оказалось, что он не смог их прочитать.

   — А по письму вижу, что он человек очень нервный. Вот какое письмо написал, и все об одном и том же говорит, носится с собой, размазывает свои мрачные переживания. Это он–то хотел священником быть? Ну какой же это пастырь? Унывает… А ты тоже нервная, это на тебя очень действует, это тебе неполезно, и поэтому я бы не советовал тебе эту переписку продолжать.

   Я стала спорить, хоть и жалобным тоном, что М. это будет больно, особенно теперь, когда он в таком унынии и лишился близких; что письмо такое, потому что он в таких обстоятельствах. Батюшка не возражал, а потом спросил:

   — А ты ответ написала?

   Я испугалась, что и мое письмо надо будет показать Батюшке.

   — Нет.

   — Ну, напиши.

   Но после этого разговора я никак не могла написать. Как ни возьмусь за перо, ничего не выходит. На следующей исповеди говорю:

   — Что–то не могу, Батюшка, написать ответа.

   — Ну, и не надо, не пиши.

   — Да я боюсь, что ему будет больно, что он будет безпокоиться, ведь он ничего о моих мыслях не знает.

   — А разве некому еще писать? Ты говоришь, — твоя подруга пишет. Вот пускай она и пишет, а мы с тобой не будем.

   — Батюшка, а можно попросить подругу написать, что вы мне запретили писать. Он поймет, потому что я ему писала, что это может быть.

   — Ну, хорошо, пускай напишет.

   Так и окончилась волновавшая меня переписка да и вообще все связанные с ней смущенья. Я думаю, что это молитва Батюшки сделала, что я не могла написать письма и что вообще все это прошло безболезненно. Интересно, что этот человек так и не стал священником и вообще духовным отцом.

   Было у меня при Батюшке и другое переживание этого рода. Опять Батюшка вел меня и оберегал.

   Один раз папа привел к нам домой одного своего сотрудника, молодого человека. Как–то вышло, что он с первого раза многое нам о себе рассказал, а ему пришлось много перенести. Мне было жаль его и он мне понравился. Оказалось, что и он раньше меня видел и я однажды, не зная его, оказала ему какое–то внимание. «Вот тебе и жених», — сказал папа. Он и раньше в подобных случаях не раз так говаривал, но на этот раз это произвело на меня впечатление и немного вскружило голову. Я чувствовала, что и я тоже нравилась. Но все это меня испугало. Я старалась делать вид, что ничего не замечаю, но мне хотелось все разорвать, убежать от этих смущавших душу отношений. Я сказала об этом Батюшке.

   — Ну, папа лучше нас с тобой знает.

   Я не поняла Батюшку, не обратила внимания на его слова. Но он и в другой раз их повторил и добавил: «Нет, зачем же так? Не бегай. Будь с ним приветлива, вежлива, разговаривай. Но только ничего не думай и молись Матери Божией, Святителю Николаю и мученику Трифону, чтобы они устроили твою судьбу».

   Через некоторое время пришлось помянуть о том же.

   — А он с тобой говорил?

   — Нет.

   Батюшка на минуту задумался, а затем особенно крепко наказал мне не думать и не предполагать ничего, а только молиться, ничего не изменяя в своем поведении. «Только ты ничего не думай, а то ты себя доведешь до того, что не в силах будешь сдерживаться». Я молилась указанным Батюшкой угодникам, но это было как–то неопределенно, пока Батюшка не угадал мое недоумение и не написал мне в единственном полученном мною от него письме текст молитвы. Она мне очень помогала.