Сергей Зарин - Аскетизм по православно-христианскому учению. Книга вторая: Опыт систематического раскрытия вопроса

Но этим уже определяется и их не самостоятельное, существенное и постоянное, а лишь подчиненное, второстепенное, временное и преходящее значение в деле христианского совершенствования. Но мере постепенного религиозно–нравственного развития христианина и действительного приобщения его «вечной жизни» указанные два мотива переходят в третье – специфически и подлинно христианское побуждение: на высшей ступени своего развития христианин угождает Богу только по сыновней самоопределенной любви к Нему, творит добро исключительно по искреннему, сердечному, вполне бескорыстному влечению к нему.

Если христианин постоянно будет избегать зла из страха (ἐμμείνῃ φεύγων τὸ κακὸν διὰ τὸν φόβον) и делать добро, надеясь получить за это награду, то, пребывая, таким образом, по благодати Божией, в добре и, соразмерно этому, соединяясь с Богом (συναπτόμενος τῷ Θεῷ), он получает вкус к добру (γεύεται λοιπὸν). Ощущая теперь непосредственно истинное благо, человек уже не захочет разлучиться с ним [881]. Такого человека никто уже не может разлучить от любви Христовой. Только в таком состоянии человек достигает достоинства сына, когда он любит добро ради самого добра (τότε φθάνει εἰς τὸ μέτρον τοῦ υἱοῦ, καὶ ἀγαπᾷ δι’ αὐτὸ καλόν) [882].

Рождающееся первоначально из страха «истинное смирение» (humilitas, cum fuеrit in vеritatе possеssa) «скоро» (confеstim) доводит человека до любви, чуждой страха, до любви совершенной. Воодушевившись ею, «христианин без труда» (absquе ullo laborе), «как бы совершенно естественно» (vеlut naturalitеr), имея в виду не наказания, а побуждаемый любовью к самому добру и привлекательностью добродетели самой по себе (amorе ipsius boni еt dеlеctationе virtutum) начинает исполнять то́, что́ раньше совершал из–за страха наказаний (non sinе poеna formidinis) [883].

Христианин, достигши известной степени религиозно–нравственного развития, приобретши духовную зрелость, оставляет «младенческое» отношение к богоугождению, низшие побуждения к доброделанию, в виде страха наказаний и надежды на получение награды. Он проникается сыновней любовью к Богу, ею одной воодушевляется на подвиг богоугождения. «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение; боящийся не совершен в любви» [884]. «Сделавшийся сыном украшается любовью, а не устрашающим вразумляется жезлом» [885] [886]. Христианин не иначе может достигнуть истинного совершенства, как возлюбивши Бога единственно по побуждению любви, а не по чему–либо другому [887]. Кто хочет достигнуть истинного усыновления Богу, тот должен творить добро « из любви к самому добру » [888]. Человеку, стоящему на такой ступени религиозно–нравственного совершенства «больший труд», предпринимаемый в целях богоугождения, сам по себе есть уже награда [889]. Итак, «самый совершенный способ спасения – посредством любви» [890]. Иные спасаются и посредством страха, когда кто удаляется от зла, побуждаемый угрозами наказания в геенне; другие преуспевают в добродетели, надеясь получить награду, обещанную за благочестивую жизнь. Но кто стремится к совершенству (πρὸς τὸ τέλειον), всем сердцем и всею душою любит не другое что из подаваемых Богом благ, но Его Самого , самый источит благ [891].

«Так как много таких, которые хранят заповеди из страха, или ради награды в будущем, а не по любви, то Господь многим убеждает хранить заповеди по любви» (πολλὰ παραινεῖ εἰς τὴν φυλακὴν τῶν ἐντολῶν τῶν ἐκ τῆς ἀγάπης) [892]. Только этот последний мотив сообщает христианскому подвижничеству характер истинно возвышенной, благородной бескорыстной деятельности, – только побуждение любви к Богу во Христе освобождает поведение и деятельность христианина от элемента по существу чуждого христианству – мучительного страха. Между тем именно то или другое побуждение, то или другое настроение, из которого вытекает христианская жизнедеятельность, а не количество и свойство самих по себе подвигов, не форма богоугождения, – определяют собою то или другое достоинство человеческой деятельности, подлинную ценность их пред праведным судом Божиим.

По характерным словам св. Василия В. , самолюбие может проявляться даже и в деятельности, вполне согласной с заповедями, если кто исполняет их не по любви к Богу, а ради себя, – т. е. имея в виду результаты деятельности по отношению к себе самому [893].

Вот почему «великое различие» устанавливается свв. Отцами между теми христианами, которые совершают, по–видимому, одни и те же подвиги, но по различным побуждениям, причем у одних в основе их жизнедеятельности лежит страх геенны или надежда будущего воздаяния, тогда как другие несут подвиги «единственно по любви к святости» (amorе tantum еt dеsidеrio castitatis), «не обращая уже внимания на обещанную в будущем награду или наказание» (nеc jam rеmunеrationеm… aspiciеns). Только совершаемая по мотивам бескорыстной любви «добродетель является свободною» (voluntarium bonum еst), тогда как, исполняемая по другим мотивам, она оказывается как бы вынужденной, совершаемой «как бы против воли, насильно исторгнутой или страхом наказания или желанием награды» (vеlut coactum еt tamquam nolеnti violеntеr еxtortum, vеl mеtu supplicii vеl cupiditatе praеmiôrum) [894]. «Святое дело – избрать добро не ради него другого, но ради самого добра» [895]. Между тем только свободное добро и есть добро в истинном смысле. «Добродетель есть дело неподвластное и добровольное, вынужденное же и невольное не может быть (в собственном смысле) добродетелью» [896].

Отличаясь характером истинно нравственной свободы, независимости, добродетель, совершаемая по мотиву любви к Богу – и только она одна – обладает свойствами твердости и постоянства. «Кто упражняется в добре из–за каких–нибудь посторонних побуждений, тот не тверд в добродетели» (οὐ βέβαιος εἰς ἀρετήν). Он всегда может остановиться на половине пути, если добро не доставит ему скоро того, что́ получить он надеется за свою добродетель, «подобно тому, как плывущий для прибыли не продолжает плавания, если не видит прибыли». «Кто же чтит и любит добро ради самого добра, тот и расположение к добру имеет постоянное» [897].

Таким образом, несомненно, что христианское учение «указывает три побуждения, заправляющие деятельной христианской жизнью» [898]: «страх будущего мучения в геенне» (mеtus gеhеnnaе), «надежду и желание получить царство небесное» (spеs atquе dеsidеrium rеgni coеlorum) и, наконец, «расположение к самой добродетели, любовь к самому благу» (affеctus boni ipsius amorquе virtutum) [899], заключенному в Боге и осуществленному на земле во Христе, – сыновняя преданность Богу во Христе.

Ценность и достоинство указанных трех побуждений далеко не одинаковы, – только последнее выражает собственно отличительную, специфическую особенность христианства, которое своей основной целью имеет даровать людям именно «усыновление» (τὴν υἱοθεσίαν) Богу [900], чтобы они действительно «все» (πάντες) были «сынами Божиими (υἱοὶ Θεοῦ), по вере во Христа Иисуса» [901]«детьми Божиими» (τέκνα Θεοῦ) [902]; христиане не принимают «духа рабства» (δουλείας), чтобы опять жить в страхе (εἰς φόβον), но принимают «Духа усыновления (πνεῦμα υἱοθεσίας), Которым» они взывают: «Авва, Отче!» [903]. Однако, имея в виду только процессуальный, строго постепенный характер христианского совершенствования, из снисхождения к немощным христианство допускает и первые два низшие побуждения, имеющие реальное значение только для начальных ступеней христианской жизни, в качестве воспитательных средств на пути нравственного христианского совершенствования. Страх вечных мучений «ведет к покаянию и полагает начало доброй жизни; ожидание наград поддерживает христианина в трудах доброделания и подвижничества; и только любовь к Богу возводит христианина на верх совершенства». Начинать дело спасения христианину приходится «с первой ступени», «чрез вторую» стремясь обязательно к последней. Страх является состоянием нежелательным, укоризненным, «когда христианин им одним руководится и на нем останавливается, не двигаясь далее». Да и самое влияние страха на нравственную жизнь человека недостаточно: «при нем остается возможность ограничиться одною внешнею исправностию без исправления „сердца“, – что, однако, и есть главное». Чтобы жизнь христианина «подвинулась дальше и выше», Божественное Откровение предлагает следующее – по сравнению с первым, высшее – побуждение, располагая его надеждою царствия небесного, вечного блаженства не ослабевать в подвижничестве [904]. Но и на этой ступени останавливаться христианину все же не следует, – христианин несет свой подвиг, как внешний долг, внешнее обязательство ради посторонней для добра цели. Это несовершенство устраняется лишь тогда, когда человек начинает служить Богу, побуждаемый единственно самопреданной любовью к Нему, чтобы славилось на земле всесвятое имя Божие. И эта степень – последняя, самая высшая и окончательная в ряду побуждений к богоугождению [905]. Свв. Отцы первую ступень называли «рабством» (δουλεία), вторую – «наемничеством» (μισθαρνία), а третью «сыновством» (υἱότης) [906].