Вадим Собко - Залог мира. Далёкий фронт

Хочешь не хочешь, приходилось решать: объединяться или нет. Отложить собрание не удалось. Отделаться каким-либо туманным ответом тоже было невозможно. Оставалось одно: организовать протест рядовых членов организации против объединения.

На собрании сразу же создалась напряжённая атмосфера. И хотя докладчик выступал в полнейшей тишине, по всему чувствовалось приближение вспышки. Все знали, что Кребс не одинок, что у него найдутся единомышленники.

Докладчик кончил говорить под аплодисменты. Кребс тоже похлопал в ладоши, и создалось впечатление всеобщей солидарности. Альфред Ренике внимательно слушал и не переставал удивляться, глядя на Кребса.

Затем выступил Рудольф Гроше. Он поддержал докладчика.

Дольше Кребс выдержать не мог. Он ринулся на трибуну. Он захлёбывался, он почти выл от возмущения.

— Коммунисты хотят проглотить нас! — кричал он. — Это — нарушение демократии! — Он, Кребс, никогда не согласится на такое слияние.

Сначала его слушали, но вскоре раздались возмущённые крики. Терпение собравшихся истощилось, когда Кребс заговорил о том, что коммунисты ведут Германию к гибели и только социал-демократы знают верный путь к возрождению страны.

— Позор! — слышалось со всех сторон.

Этого Кребс не ожидал. Он смотрел и не узнавал простых рабочих: куда девалась обычная дисциплинированность, присущая немецким социал-демократам?

Люди свистели и топали ногами. Единомышленники Кребса пытались успокоить рабочих, но их голоса тонули в общем шуме.

Тем не менее Кребса нелегко было прогнать с трибуны. У него был немалый опыт, ему частенько приходилось выступать перед большой аудиторией. И сейчас он рассчитывал выждать, пока зал затихнет.

Когда, наконец, удалось навести порядок, и крики начали стихать, вдруг прозвучал одинокий голос:

— Не скажешь ли, Кребс, сколько заплатило тебе Фарбениндустри за эту речь?

Зал разразился хохотом. Кребс понял: теперь уже договорить ему не дадут. Он сделал величественный жест и прокричал:

— Мы покидаем собрание! Нас большинство в партии! Мы будем высоко держать знамя немецкой социал-демократии!

Кребс торжественно направился к дверям. Он шёл и оглядывался, ожидая, что за ним и впрямь последуют все собравшиеся, а на сцене останутся только председатель и докладчик.

Но за Кребсом поднялось всего человек пять. Подсвист и выкрики они вышли из зала. Сразу наступила тишина.

Альфред Ренике был поражён всем происходящим. Особенно знаменательным показалось ему единодушие рабочих в вопросе о слиянии партий. В глубине души Ренике презирал Кребса и всех его прихвостней. Прикрываясь болтовнёй, эти люди заботятся в первую очередь о своём кармане. Именно потому-то Ренике вместе со всеми топал ногами, пока Кребс вопил с трибуны.

Когда в зале всё стихло, собрание продолжалось. Шахтёр внимательно слушал других ораторов. Его интересовало, почему именно сейчас возник вопрос об объединении. Может быть, если бы ему предложили войти в коммунистическую партию, Ренике и не согласился бы. Но объединиться со всеми рабочими-коммунистами — это его устраивало.

Ренике слушал и думал о Бертольде Грингеле: действительно, почему они, оба рабочие, до сих пор шагали врозь? Что у них, разные интересы?

Очередной оратор подчеркнул слова докладчика о том, что новая партия будет добиваться создания единой демократической Германии. Это и был ответ, которого дожидался Ренике.

Собрание закончилось поздно. Резолюция, одобряющая предложение о слиянии партий, была принята единогласно.

Очень довольный, Альфред Ренике возвращался домой. Он медленно шагал по улице и вдруг встретил Бертольда Грингеля.

— Куда это ты собрался? — весело спросил шахтёр.

— Никуда, домой, — мрачно ответил Грингель.

— Разве ты переменил квартиру?

— Нет, я гуляю. Домой ещё успеется.

Эта ночная прогулка показалась Ренике довольно странной, и он спросил:

— Уж не случилось ли с тобой чего?

— Ничего особенного. — Грингелю после разговора с Болером уже не хотелось ни с кем советоваться.

Тогда шахтёр стал рассказывать о сегодняшнем собрании, о ярости Кребса, наконец, о будущем слиянии обеих партий.

По мере того, как говорил Ренике, Грингель оживлялся и, наконец, поведал приятелю о своей заботе. Но шахтёр не мог понять его волнения.

— Конечно, надо соглашаться, ни минуты не сомневаясь, — заявил он. — Тут и раздумывать не о чём. Если мы теперь объединимся, знаешь, какая у тебя будет поддержка! Значит, и бояться нечего.

Эти слова, сказанные приятелем с такой уверенностью, убедили Бертольда Грингеля. Но, очевидно, не только слова шахтёра решили дело. Почти все люди, с которыми он сегодня разговаривал, так или иначе поддерживали предложение русского полковника. А если другие не видят в этом ничего страшного, чего же бояться ему, Бертольду Грингелю?

Приятели расстались поздно. Но долго ещё не ложились они в ту ночь, снова и снова обдумывая события, свидетелями и участниками которых они стали.

На следующее утро Бертольд Грингель сообщил коменданту о своём согласии занять должность директора завода. Полковник пригласил Грингеля в комендатуру, где уже находился Лео Бастерт. У того чуть язык не отнялся, когда выяснилось, кому он должен передать дела. Но Лео Бастерт постарался скрыть свою ярость и, как всегда, был холодно вежлив.

Так Бертольд Грингель стал директором завода «Мерседес».

Немного освоившись со своим новым положением, Лекс Михаэлис поставил себе за правило ежедневно два-три часа уделять осмотру города. Вместе с кем-нибудь из членов магистрата он обходил жилые кварталы, начиная с окраин и постепенно приближаясь к центру, заносил в список здания, пригодные к восстановлению, навещал семьи, оставшиеся без крова, подыскивал помещения для детских садов и яслей, заглядывал то на электростанцию, то на газовый завод, то на почту.

Эти обходы как бы подсказывали ему, чем нужно заняться в первую очередь, кто нуждается в его помощи, на чём прежде всего следует сосредоточить своё внимание, где вмешательство магистрата особенно необходимо для налаживания нормальной жизни. Постепенно, день за днём, Михаэлис заново знакомился со своим родным Дорнау, всё глубже проникая в его нужды и потребности и всё больше ощущая себя хозяином города. И вот тогда же, в дни «больших обходов», как он называл эти прогулки, появилась у Михаэлиса мысль, не покидавшая его в течение долгого времени.

Рабочие семьи, думал Михаэлис, которые ютятся сейчас в полуразрушенных домах среди развалин или скитаются по знакомым и родственникам, не имея пристанища, совершенно необходимо до осени разместить по квартирам. Но как-то так получилось, что почти все дома сбежавших нацистов уже были заняты неизвестно кем и по какому праву.