Фёкла Навозова - Над Кубанью зори полыхают

Другие казаки подвинулись ближе, слушали и задумчиво рассматривали обширную, веками не паханную степь, по которой медленно полз поезд.

Петро снова потянулся к кисету, свернул козью ножку и передал кисет по кругу.

В разговорах поезд незаметно пересёк границы Ставрополья. Казаки нетерпеливо ждали станцию Невинномысская, где предстояла встреча с родной рекой Кубанью.

Но у станции Невинномысская семафор оказался закрытым. Эшелон остановился. Паровоз стал давать прерывистые гудки.

И тут из придорожной лесополосы и кустарников с обеих сторон железнодорожной линии поднялись цепи вооружённых людей, окружая поезд.

— Выходите, товарищи казаки: Разговор есть к вам! — громким голосом крикнул из цепи ладный, подтянутый казак в курпейчатой кубанке.

Он неторопливо шёл к поезду, даже не расстегнув деревянной кобуры с маузером.

В вагонах зашумели:

— Вот так приехали! Выходит, сразу под арест!

— Эй, это что такое? Кто вы? Винтовки уберите, иначе из вагонов не выйдем!

— Оружия у нас тоже есть!

Защелкали затворы винтовок.

Казак с маузером вдруг весело сверкнул белыми зубами и крикнул:

— Не навоевались ещё, казаки?! А мне вот уже аж по горло хватает.

— А кто ты будешь? — спросил голос из вагона.

Добрых два десятка винтовок были направлены на человека с маузером, а тот безмятежно прищурил глаза на заходящее солнце и неторопливо ответил:

— Тот, кто под Карсом воевал. Слыхали, верно, обо мне? Я — Балахонов, Яков Балахонов!

В вагонах зашумели. Винтовки сами собой опустились. В казачьих полках, сражавшихся под Карсом, гремела слава лихого разведчика — казака Якова Балахонова. За удаль Балахонова наградили четырьмя Георгиями и удостоили офицерского чина.

— Выходите, братцы, из вагонов! Поговорить требуется! — так же спокойно, дружески, но твёрдо приказал Балахонов. — Слово вам скажет комиссар товарищ Пономаренко.

Из вагонов посыпались вооружённые казаки.

В это время из классного офицерского вагона хлопнул револьверный выстрел.

— А вот это ни к чему! — нахмурившись, крикнул Балахонов. Пуля просвистела у его виска. — Сидите, господа офицеры, и не рыпайтесь! Иначе в два счета мои пулемёты сделают из вашего вагона решето. Не мешайте нам поговорить с земляками! Комиссар, тебе слово!

Рядом с Балахоновым встал широкоплечий, большерукий человек в кожаной куртке. Его чёрные, горячие глаза окинули взглядом толпу казаков.

— Братья казаки! Товарищи дорогие! — заговорил комиссар. — Враги народа наговорили вам сорок бочек брехни. Генералы и контрреволюционные офицеры уверили вас, будто у трудовых казаков на Кубани и на Дону иногородние отбирают землю. Это ложь! Те, кто сам обрабатывает свою землю, навсегда останутся её хозяевами. А богачам, что используют наёмный труд, придётся потесниться. А сколько тысяч десятин у помещиков, у откупщиков — тавричан? Братья казаки! Я вас спрашиваю, кто на этой земле работает? — Он на мгновение замолк, окинул взглядом толпу. — Работают на этих землях бедняки–казаки да иногородние. А деньги плывут в карманы хозяев–богатеев. Так пусть же эти земли принадлежат тому, кто их обрабатывает, а не тем, кто с них барыши гребёт и на трудовом поте жиреет. Вот в чём наша правда. Вот за что боремся мы. Я твёрдо уверен, что кубанское казачество поможет нам эту власть, Советскую власть трудового народа, прочно установить, поможет выгнать с Кубани врагов трудового народа. А сейчас, братья казаки, дело такое: прут вперёд белые генералы, уже до Армавира дошли. Помогают им оружием буржуи заграничные. Потому мы по-братски просим вас: вступайте в наши ряды, в ряды воинов за Советскую власть, за счастье народное. А кто не Хочет быть с нами, нехай сдаёт оружие и идёт куда вздумается, неволить не станем. Еще сообщаю, что командиром красного отряда назначен известный вам по фронту Яков Филиппыч Балахонов…

И снова зашумели, заволновались казаки. Одни выводили уже лошадей и с оружием строились для вступления в красный балахоновский отряд. Другие, сдав оружие, решили подаваться к своим домам.

— Что же, — сказал Митька Петру, — без коня, без оружия домой, што ли, возвращаться? Да засмеют такого арестанта в станице! Ты как, дядя Петро? Куда сейчас направляешься?

Петро пожевал ус, что‑то обдумывая, и решительно ответил:

— Это верно, в таком виде являться домой ни тебе, ни мне нельзя. У тебя конь есть. И я сейчас выберу себе коня и оружие получу. Думаю, что по пути нам с балахоновцами.

— Эх, и охота домой попасть! — признался Митрий. — Аж сердце печёт, так охота хоть глазком глянуть на Ново–Троицкую.

— А мне, думаешь, не охота? — Пегро вздохнул. — А только бывает так, что едешь вроде прямо, а попадёшь на кривую дорожку. Я лучше не тайком, а открыто в станицу заявлюсь, с красными частями.

— Ну, тогда и я с тобой, дядя Петро!

Понурив голову, он подвёл своего коня к дереву, около которого группировались казаки, решившие идти с Балахоновым.

— Ты что, Митро, неужто остаёшься? — удивлённо окликнул его Мишка Рябцев.

Бросив винтовку в общую кучу, он шагал к станции.

Митька кивнул головой:

— Остаюсь. Хочу хорошенько разузнать положение. Что‑то непонятное делается у нас на Кубани. А махнуть на своём коне домой всегда успею.

Мишка вздохнул, почесал затылок, поправил мешок за плечами и, сломив ветку с куста, тихо сказал:

— Ну, а я потопал домой, силов нет больше ждать! Лошадь отдал. А домой всё равно доберусь.

Митрий до боли сжал кулаки, глядя ему вслед. Еще бы минута, и он тоже швырнул бы надоевшую винтовку. Но вернувшийся Шелухин положил ему на плечо тяжёлую руку:

— Это что, Мишка Рябцев домой ушёл?

— Да! — сдавленным голосом ответил Митрий.

— Жалко парня! — Шелухин вздохнул. — Зацапают белые, капут.

— Он пройдёт! — с уверенностью сказал Митька. — Он был лучшим лазутчиком нашей дивизии. Медаль имеет за эти дела.

— А ты ему обо мне ничего не говорил?

— Нет, — покачал головрй Митька. —Да и разговор у пас был короткий…

Лежа среди густых бурьянов, Михаил долго выбирал место для переправы через Кубань. Противоположный берег, крутой и обрывистый, нависал над рекой, и это не нравилось Рябцеву — кто его знает, что там за береговой кромкой? Наконец выбрал место. Теперь нужно было спуститься к реке поближе и выплыть к оврагу, который противоположный берег рассекал, точно ударом сабли.

Прячась в зарослях ажины и тёрна, Михаил добрался до переката. Выглянул из кустов. Вокруг ни души. Хотелось есть. Он вытащил из своего заплечного мешка последний кусок хлеба, с жадностью съел. Но не насытился. Заглянул в мешок, вытрусил оттуда крошки.

«Дома, небось, хлеб горячий мама печёт, и на всю хату дух от него идёт».