Макс Фрай - Жалобная книга

Опаздывающий правдив поневоле. “У меня нет времени!” – твердит он, даже не подозревая, что как никогда близок к пониманию истинного положения вещей.

Вот и у меня нет времени. Иногда, чтобы не портить приятный вечер, вроде сегодняшнего, я позволяю себе думать, будто времени у меня почти нет.

Но я знаю цену этому “почти”.

На самом деле, времени, конечно, нет ни у кого, зато есть приятная, но бесполезная привычка планировать свою жизнь так, словно мы бессмертны. Планы – о, да, есть в изобилии, а вот времени нет; будущее никому не гарантировано. Это утверждение вполне общеизвестно, банально даже. Но для подавляющего большинства составителей планов безжалостная эта формула все же – абстракция. А для меня – непреложный факт, с которым я уже привык сосуществовать. Ну да, да, почти привык.

Опять это чертово “почти”.

В отличие от прочих накхов , моих старших товарищей, которые не раз любезно давали мне советы, твердили, что нет ничего лучше для нашего брата, чем расслабиться и пожить обычной человеческой жизнью: полгода, год, или даже больше, а потом снова вернуться в прежний “рабочий” режим, я должен во что бы то ни стало разместить свою персональную бесконечность на отрезке длиною в год.

Следующая весна для меня – последняя. Приговор, кажется, окончательный, обжалованию не подлежит. Не знаю в точности, что со мною случится, и знать не желаю. Возможно, просто умру, перестану быть, как и положено хрупкому комочку органики. Возможно, стану кем-то (чем-то?) иным. Возможно, обрету несколько новехоньких чудесных судеб, вместо одной утраченной. Возможно, просто потеряю все, кроме способности осознавать эту потерю. Возможно…

Все возможно. Поэтому я предпочитаю не задумываться о будущем, а обживать уютную пропасть между пунктами А и Б, если уж мне посчастливилось ее обрести. Чем больше чужих черепов употреблю я на строительство собственной пирамиды, тем позже мой поезд доберется до этого чертова пункта “Бэ”. А вот пока я сижу здесь, на кухне и подливаю чаю разрумянившейся Вареньке, я несусь к конечной станции во весь опор.

А я не хочу во весь опор. На кой ляд она мне сдалась, эта самая “конечная станция”?

Нет ни единой теории посмертного бытия, которая казалось бы мне приемлемой; с другой стороны, немного найдется популярных версий, которые я готов решительно отмести, со словами: “Этого не может быть!” В том-то и дело, что все может быть, абсолютно все. Вместо веры я довольствуюсь смутным ощущением, что всякое живое существо умирает своей смертью, встречается с собственной, единственной и неповторимой версией бесконечности, которая, разумеется, не может быть ни наградой, ни наказанием – разве только, в том смысле, в каком наградой, или наказанием является зеркало.

Положиться в смертном сне можно только на себя, вот что. Это, по крайней мере, я вполне понимаю. И потому, мягко говоря, не очень спешу.

– Ты всегда думаешь о смерти, когда ешь колбасу? – вдруг спрашивает Варя.

Отвечаю ей изумленным взглядом и тут же обнаруживаю, что в руке у меня, и правда, здоровенный бутерброд с салями. Следы зубов неопровержимо свидетельствуют, что я его кусал; скорее всего, неоднократно.

– Спасибо, что привела меня в чувство, – улыбаюсь. – Надо же, такую вкуснятину пожирал, не сознавая, что делаю. Обидно!

Но Варенька не отвечает на мою улыбку. Смутилась, стушевалась, оправдывается торопливо.

– Прости. Я нечаянно. Ты сам меня научил пробовать чужое настроение, и теперь я сделала это почти машинально. Совсем не хотела узнавать твои секреты… Ты что, всерьез помирать собрался?

– Ни в коем случае. Просто у меня с детства идиотская привычка: часто и подолгу думать о смерти, да с такой страстью, словно бы завтра же, с утра пораньше на расстрел поведут. Не бери в голову.

– Постараюсь.

Ох, что-то не верится.

Несколько минут спустя, она понуро возвращается в комнату, к своим бумажкам, и я остаюсь наедине с пустыми чашками, да погасшим экраном монитора. Не беда: чашки можно вымыть, компьютер – разбудить одним щелчком по клавиатуре, а вот Варе придется нанести короткий неофициальный визит на предмет поглаживания стриженой головы. Иначе – никак.

Иду в комнату, усаживаюсь на корточки рядом со своей подопечной. Едва касаюсь кончиками пальцев коротких темно-русых волос; наградой мне становится ее взгляд, благодарный, но и укоризненный.

– Твой план побега, – внезапно говорит она, – на первый взгляд, не бог весть что. Зато не утопия. Вполне реальный, рабочий план.

– Побега? – переспрашиваю. – Побега – откуда?

– От смерти, конечно, – Варя зябко поводит плечами. – Разве не ты с самого начала говорил мне, что вся затея с охотой на чужие судьбы нужна именно ради этого? Тогда я еще ничего не понимала, зато теперь начинаю представлять. Приблизительно, да. Очень приблизительно… Но твой побег от смерти подразумевает и побег от жизни. Можешь не говорить мне, что невелика печаль, и приобретение твое куда более ценно, чем потеря. Во-первых, я и так знаю, что ты это скажешь, а во-вторых, ты, наверное, прав. Просто мне сейчас обидно, что я болтаюсь где-то снаружи, в стороне от твоего убежища. Могу, конечно, начинать рыть собственную яму. Я уже понимаю, что – да могу, и не скажу, что эта затея мне совсем уж не нравится. Но я не могу вырыть свою яму прямо на дне твоей. Вдвоем чужую жизнь не проживешь, и это меня печалит. Пока, во всяком случае, печалит. Я ясно выражаюсь?

Молча киваю. Куда уж ясней.

– У тебя внутри работает счетчик, – вздыхает она. – Тут уж ничего не поделаешь, он работает. Всякая минута, проведенная здесь и сейчас, рядом со мной, записывается в минус. Я понимаю. И постараюсь принять – просто, как условие задачи… Сколько времени у тебя осталось, если не секрет? Я почувствовала, что очень мало, но, все же, сколько?

– Год, как минимум, – говорю. – Очень мало, с точки зрения обычного человека. Но для накха – почти вечность. Не нужно мне сочувствовать.

– А я не тебе, я себе сочувствую. Я, как ты уже понял, по уши в тебя влюблена. Это, знаешь ли, мешает упиваться твоими чудесами… и вообще мешает. Хочется чего-то попроще. И хорошо бы, без взрывов и автомобильных аварий. Но мало ли, чего мне хочется…

– И мало ли, чего хочется мне, – эхом добавляю я. – Но ты не грусти, пожалуйста. Мы все равно успеем – не все, конечно, но что-нибудь успеем непременно.

– Ладно, – неожиданно легко соглашается Варя. – Если так, принеси мне, пожалуйста, еще чашку чая. А я попробую сделать вид, будто ничего, кроме текста Михаэля Штрауха, нет у меня на этой земле. Тем более, это – вполне правда.

Заснула она на сей раз без моей колыбельной. В обнимку с гудящим ноутбуком, часа за два до рассвета, с почти торжествующим выражением на почти мальчишеском лице. Почти-почти-почти, – других слов у меня словно бы и не осталось.