Олег Авраменко - Реальная угроза

За первые шесть часов атаки ударных «зваповых» групп была уничтожена добрая треть линейного состава тяньгонского флота. Поражение других целей – кораблей первого класса и ниже – по ходу дела производилось, но пока не являлось для нас приоритетной задачей. Главными мишенями были линкоры, авианосцы и десантные транспорты – суда, без которых противник не мог перевести сражение на поверхность планеты и в ее воздушное пространство.

К концу нашей боевой смены из ста семидесяти шести участвовавших в битве корветов, оснащенных «звапами», погиб только один – и исключительно по неосторожности капитана, который после удачного залпа и быстрого погружения в апертуру, распорядился на секунду всплыть, чтобы посмотреть на результат своей работы. Эта секунда оказалась для корвета роковой, а корабли прикрытия просто физически не успели среагировать на несогласованный маневр своего подопечного.

За исключением этого случая, остальные корветы-«звапоносцы» ни разу не подвергались смертельной опасности, их надежно прикрывали корабли сопровождения. Прикрывали – и порой гибли, выполняя свою задачу «беречь и защищать».

Не избежала потерь и наша группа. Один из фрегатов был подбит, прикрывая «Орион» от массированной огневой атаки трех вражеских эсминцев, а час спустя у легкого крейсера был поврежден излучатель – к счастью, это не помешало ему совершить погружение и уйти на базу для ремонта. В обоих случаях нам немедленно присылали замену.

Когда положенные шесть часов истекли, и мы, по приказу командования, направились к Станции-Один, в душе каждого из присутствовавших на мостике «Ориона» царила странная смесь ликования и печали. Мы уничтожили немало тяньгонских кораблей и могли гордиться эффективностью своих атак – без малого девяносто процентов попаданий. Но также мы думали о людях, погибших на фрегате. Сейчас шла война, смерть была повсюду, но эти люди погибли рядом с нами, защищая нас. Можно даже сказать – вместо нас…

– Капитан был эриданцем, – произнес Вебер, первым заговорив вслух о том, о чем мы все думали. – Старший помощник – из пилотов-отставников; кажется, родом с Брешии. Это все, что я знаю.

– Я виноват, – отозвался Горан. – Я видел, что те проклятые эсминцы смещаются к периферии. Но рассчитывал, что успеем.

– Мы бы успели, – сказал суб-лейтенант Картрайт, – если бы я не потратил три секунды на уточнение цели.

– А я задержалась с погружением, – внесла свою лепту Кортни.

Я понял, что это самобичевание нужно немедленно прекратить, и твердо произнес:

– Никто ни в чем не виноват, просто так сложилось. Это война, уяснили? Отставить нытье!

Мои подчиненные отставили. Принц тоже, хотя формально считался моим командиром.

Впрочем, свои командирские обязанности Горан воспринимал на особенный манер. При подготовке к очередному налету на противника он составлял детальный план, расписанный по десятым долям секунды, передавал его мне и капитанам кораблей сопровождения, после чего предоставлял нам действовать самостоятельно. По ходу атаки он ни разу не вмешивался, так что оперативное командование нашей группой целиком ложилось на мои плечи. Такое положение всех устраивало: принц, обладая мощным аналитическим мышлением, разрабатывал довольно остроумные и грамотные планы атак, а их практическим воплощением занимались мы.

По прибытии на станцию мы с Гораном отправились для отчета в штаб. Но не в штаб Седьмой эскадры, к которой на постоянной основе был приписан «Орион», а в штаб спешно сформированного Особого Стратегического Корпуса, в состав которого вошли все семь сотен ударных «зваповых» групп. Командовал им все тот же вице-адмирал Бенсон – отец усиленно протаскивал его в полные адмиралы. Впрочем, Бенсон, несмотря на молодость, действительно был отличным военачальником и вполне заслуживал того, чтобы стать первым ютландцем с четырьмя адмиральскими звездами на погонах.

С самим Бенсоном мы не встретились – он по-прежнему находился в космосе, осуществляя общее руководство ударными группами. Зато мы мило побеседовали с контр-адмиралом Сантьяго, который после того неприятного инцидента на перевалочной базе был переведен на кабинетную работу. Контр-адмирал не таил на меня обиды за то, что тогда я фактически выставил его недотепой; наоборот, он испытывал ко мне чувство признательности, что я, настояв на немедленном преследовании лайнера, спас его от более крупных неприятностей, если бы он, из-за своей растерянности, позволил кораблю с предателем на борту ускользнуть. А так ему даже не вынесли выговора, а тихо и мирно сняли с должности командира дивизиона и назначили на не слишком ответственный, но почетный пост в штабе.

От Сантьяго мы узнали, что из ста семидесяти шести ударных групп нашей смены мы оказались на пятом месте по количеству уничтоженных кораблей противника с учетом их ранговой принадлежности. Для меня это оказалось большим и приятным сюрпризом; почему-то я ожидал, что мы будем плестись в самом хвосте по боевым показателям.

– Ты комплексуешь, Алекс, – сказал мне Горан, когда мы вышли из штаба. – Подсознательно считаешь, что раз ты такой молодой, то и толку от тебя мало. А на самом деле, ты отличный капитан.

– А ты отличный стратег, – ответил я взаимной любезностью. – Твои планы атак были великолепны. Именно благодаря тебе мы достигли таких показателей.

Принц улыбнулся:

– Сойдемся на том, что мы оба хороши.

На шестой день тяньгонский флот (вернее, то, что от него осталось) должен был начать торможение, если собирался вступить в бой у Ютланда, а не промчаться на всех парах мимо планеты. Но к этому времени враг потерял все свои самые тяжелые корабли, а вместе с ними – и высшее командование в полном составе. Оставшиеся адмиралы дивизионного и бригадного звена, очевидно, долго не могли между собой договориться о дальнейших действиях, но затем наконец решились признать, что их вторжение захлебнулось, и корабли всех шести группировок, не сбавляя тяги ходовых двигателей, стали отклоняться от первоначального курса, чтобы кратчайшим путем уйти за пределы системы.

Однако в эйнштейновом космосе поменять направление движения гораздо труднее, чем в глубоком вакууме или, скажем, в воздушном пространстве, где можно совершить резкий разворот, опираясь на сопротивление внешней среды – насыщенного энергией инсайда или воздуха. Направленная в сторону планеты скорость никуда не делась, и чтобы погасить ее, требовалось столько же времени, как и на разгон. Поэтому тяньгонские корабли вынуждены были идти по широкой дуге и могли покинуть область, недоступную для погружения, лишь через пять или шесть дней.