Михаил Веллер - Странник и его страна

В экскурсоводской на выходе Перова курила с девчонками.

– Ой, а у меня такое было!.. Вы не слышали? – повторяла она на бис. – Вот прямо как голос везде зазвучал: «Говорит Бог, и вы все должны мне молиться». У меня половина группы слышала. А половина не слышала… Помните еще, как плачущая икона – плакала тогда?.. Ребята, а вы не слыхали?

– А ты пей с утра больше, – сказал Игорь. – Не то услышишь.

– Что-о?..

– Лучше, конечно, портвейн.

Когда в Русском музее я вижу бронзового Ивана Грозного работы Антокольского, меня влечет пошлепать его по шее. Ни с одним царем судьба не сводила меня столь близко, и ни с одной статуей я не был близок так интимно.

Ленинград – город истории и искусства, здесь любое событие имеет культурные корни яркие и ветвистые, как проекция молнии под землей. Вначале Екатерина затащила в постель Понятовского.

Ну да. Молодой красавец-граф был ее бойфрендом. Точнее – одним из фаворитов. Величие императрицы сказывалось и в том, что сексуальные отношения с лучшими мужчинами России направляли их в орбиту государственных свершений. Итого, Понятовский после раздела Польши был посажен начальником ее большей и лучшей части, вошедшей в Россию.

Ему, любимому католику, перешедшая в православие лютеранка Екатерина построила костел. Естественно, костел наименовали Святой Екатерины. При жизни Понятовский там молился, по смерти его там похоронили.

После Второй Мировой войны Советская власть Понятовского выкопала и подарила коммунистическому польскому правительству. В знак дружбы, как кошка дохлую мышку. Получился оскорбительный намек. В Польше Понятовский считался русский прихвостень, царская подстилка и продажная сволочь. Поляки рассыпались в благодарностях, захоронили с почестями и прибавили еще один аргумент к ненависти к России.

Осиротевший костел директор Казанского собора выпросил себе. Под филиал и административные помещения. И мы стали переезжать.

Музейщики – особые люди. Особенно экспозиционеры. Сначала решили переселить в костел статуи. Чтоб они получили свою долю благоустройства. У нас там толпились шеренги статуй. Алебастровые копии Дрезденской галереи. Директор не чаял, как от них избавиться.

– Да ведь побьются при перевозке, Владислав Евгеньевич!..

– Не обязательно. Зато сколько места освободится.

Но две статуи были серьезные. Настоящие. Одна – мраморный Мефистофель в натуральную величину. Голый и белый, он сидел на мраморной же тумбе, обняв тощее колено и вперившись дьявольским ликом в пространство. А вторая – бронзовый Иван Грозный, задумчиво раскинувшийся в кресле типа домашнего трона. Знаменитый Марк Антокольский был скульптор экономически продвинутый и удачные работы тиражировал сериями. И все – авторские, родные, престижные, дорого стоят. Вот две.

Я уже трудился в статусе особы, облеченной директорским доверием. Имел полномочия привлекать народ. И вот нас собралось столяр, рабочий, шофер, художник, фотограф и десяток мэнээсов мужского пола. Я совмещал обязанности дирижера и надсмотрщика.

Алебастровые статуи наша муравьиная куча перемещала без проблем. А Мефистофель врос в пол. Я прикинул объем, умножил на вес мрамора, и получил тонну. Трудности стали понятны. Мы закряхтели, заскрипели, запердели и сдвинули.

– Сначала надо затащить в кузов самую тяжелую, – справедливо рассудил Игорь Гомозов. У кого как, а у нас рабочий класс был умнее интеллигенции.

Иван Грозный сидел у квадратной колонны. И он не сдвигался никак. Ни в какую сторону. Никакими «раз-два-взяли». Если бронзовое литье окажется сплошным, он потянет тонн пять. Но это невозможно! Должен быть полым!

Мы застучали в бронзу, как звонари в бомбоубежище. Глухо.

– А как рабы строили пирамиды? – озадачились мы и принесли из запасников веревку типа трос. Обвели вокруг Ивана и в две линии ударили копытами, как на празднике перетягивания каната. Веревка затрещала! Царь не обращал внимания на нашу возню, жестокая бронзовая ухмылка оставалась отрешенной.

Мы объявили брэйн-штурм и побились головами о стены.

– Читайте книги… – сказал я.

– Какие книги?

– Про пиратов! Игорь – стамеску и молоток. Женя – ведро горячей воды и пачку мыльного порошка.

Мыло лили на палубу врага в абордаже – чтоб скользили и падали.

Разболтали ведро мыльного раствора. Подбили стамеску под постамент Ивана и осторожно подлили в щель. И так с трех сторон, чтоб под низ просочилось.

– А теперь – аккуратно: мыльную дорожку до дверей.

За два конца заведенной веревки впряглись по семеро. Мы с Игорем втиснулись меж спинкой бронзового трона и мраморной стеной. Уперлись удобней спинами, коленями и локтями. Задушенная команда:

– Раз!.. два!.. пошшеелллллл!!.

Йес! Статуя шевельнулась, сдвинулась, поехала – и пошла, пошла, пошла!

– Давай! Давай! Не останавливаться!

Мы повернулись и толкали сзади, держа ноги вбок от мыльного следа. Трон разогнался по скользкому, упряжка летела!

– У-тю-тю-у!..

По мыльной трассе, по мраморному полу, бронзовая масса – со свистом.

– Хорош. Стой. Тормози.

А уж хрен. Летит.

– Стой! Держи!!! Назад!!!

Разогнанный тонный бронзовый таран с хрустом вломился в дубовую дверь собора. Так вышибали крепостные ворота.

Мы оцепенели. Глаза боялись видеть.

Дверь треснула.

– Ой бля… – сказал народ, готовясь к расстрелу.

– Фигня, – сказал Игорь Гомозов. – Смешаю опилки с эпоксидкой и зашпаклюю.

– Эта трещина с революции семнадцатого года.

– Дух Ивана Грозного штурмует дух Казани, – объяснил Серега Некрасов. Он был самый интеллигентный из нас.

По брусьям, по паперти, по мыльной смазке мы заволокли Ивана в кузов подогнанного вровень грузовика. Рессоры просели.

После этого Мефистофель был нам – фью. Прочие тем более.

Я встал в кузове, поддерживая под ягодицы Венеру и Артемиду. Красивые снежные хлопья садились на обнаженную античную толпу. Вандальское зрелище, жертвы зондеркоманды. Беззащитны в грузовике, как партизанки перед виселицей.

– На первой езжай! Тихо, ровно…

Мы пересекли Невский, заложили разворот по каналу, площади Искусств, мимо «Европы», и по Невскому до костела. Со скоростью пешехода. Народ балдел. Иностранцы щелкали камерами.

Ревнуя к нашей славе, директор пришел в костел наблюдать и вдохновлять. Мы застелили лестницу брусом, полили мылом, тащили спереди и толкали сзади.

– Вот так работали на стройке пирамид, Владислав Евгеньевич!

Директор обиделся. Доценты и доктора наук за глаза называли его циничным эксплуататором.

– Рабы хреновы… – отреагировал он.

Иван скользнул с брусьев, как рухнувший косо с платформы танк, и размозжил директору большой палец ноги.