Антон Рай - Один день Ивана Денисова

P.S. Запись из дневника космонавта:

«Моим самым ярким впечатлением от пребывания в космосе (и я знаю, что я в этом не одинок) стало созерцание совершенно неземной красоты Земли. В этом есть что-то удивительно парадоксальное – рваться в космос, чтобы оттуда увидеть, что во всей Вселенной нет ничего более прекрасного, чем та планета, которую мы так рвемся покинуть. Но стоит вернуться на Землю и повариться немного в нашем земном соку и… и снова начинаешь мечтать о космосе».

Иван, о космосе вовсе не мечтавший, напомню, вышел из инета. Он взглянул на часы – без десяти четыре. И тут на Ивана снова накатила волна страха, причем волна столь высокая, столь властная, что магический круг еле-еле сдерживал навалившуюся угрозу. «Да что это со мной? – подумал он про себя. – Чего я вдруг испугался?» Он хотел встать из-за компа, но не мог; он не мог избавиться от невыносимого ощущения нависшей опасности, от страха не то перед неминуемым несчастьем, не то перед близкой смертью, – от предчувствия беды, которое, без сомнения, есть признак еще не распознанного недуга, тлеющего в крови, в самых недрах его существа 54. Сейчас явится нечто и уничтожит его. Что явится? Как уничтожит? Ерунда какая-то. И все-таки он должен был сделать что-то, что предотвратит грядущую беду. Но для начала надо было установить источник угрозы – придать ей хоть какую-то форму. Гулливер, гуигнгнмы, Толстой… Толстой… Горячо. Сказка. Работать головой. Крестьянин, ожидающий, когда ему покажут, что это такое – работать головой. Крестьянин ли? И что за сказка? Что в точности за сказка, и что именно в ней произошло? «Это, что ли, меня так напугало? Что я не могу вспомнить, в каком произведении Толстого говорится о работе головой, и говорится ли? В этом всё дело?» Нет, едва ли дело было в этом, или едва ли в этом было «всё дело», но тем не менее он опять почувствовал, что близок к разгадке, что еще немного – и он окажется на острове Табор и найдет своего капитана Гранта. А еще он почувствовал настоятельнейшую потребность всё же разобраться с тем, что именно и где в точности говорилось у Толстого. Потребность эта была императивна не менее, чем не осознаваемая им самим потребность Льва Абалкина запустить действие некоего никому не понятного процесса. Льву Абалкину его действия стоили жизни – чего-то будут стоить Ивану его действия и каковы они должны быть? Да, но я думаю, что всё же надо сказать несколько дополнительных слов про Льва Абалкина. Многие, конечно, читали «Жука в муравейнике», многие, да не все 55. Конечно, у нас, в России, «Жука» читали почти все (думающие люди, – а к другим я и не обращаюсь), но где-нибудь за границей, думаю, с творчеством Стругацких знакомы много хуже, а на иностранного читателя я рассчитываю ничуть не меньше, чем на отечественного (а может, и поменьше). Опять-таки и о будущем я не забываю – а все ли в будущем вспомнят о том, кто такой Лев Абалкин и как он жил? Увы, но я в этом не уверен. Поэтому подстрахуюсь.

Итак, в некотором царстве, в некотором государстве, а выражаясь точнее – в далеком будущем, при обследовании одной небольшой планетки было найдено некое громоздкое устройство, при дальнейшем изучении оказавшееся чем-то вроде инкубатора, содержавшего в себе тринадцать оплодотворенных яйцеклеток вида хомо сапиенс. Пока люди долго думали, что им делать с этой странной находкой, яйцеклетки, недолго думая, начали делиться. В общем, из тринадцати яйцеклеток появилось тринадцать людей – «подкидышей», как их называли. Подкинула подкидышей, как считалось, некая сверхцивилизация «странников» – цивилизация, цели которой были никому не ясны; никто не мог даже определиться и с тем, следует ли их считать друзьями или врагами человечества. Подкинули «подарочек» – и думай, что теперь с ним делать. Фокусники сверх-развитые, чтоб их… Но и это еще не всё. В инкубаторе нашли не только яйцеклетки, но и ящик из янтарина, а в нем – тринадцать серых круглых дисков с непонятными значками на них. И вот, когда тринадцать деток-подкидышей начали подрастать, то в определенном возрасте у каждого из них на сгибе локтя появилось нечто вроде родинки в форме… да-да, в форме этих самых таинственных значков. Между дисками и подкидышами была какая-то связь, а сами диски после этого открытия начали называть «детонаторами». Говоря литературным языком: «тринадцать загорелых, исцарапанных бомб с веселым гиканьем носятся по-над речками и лазают по деревьям в разных концах Земного шара, а здесь, в двух шагах, тринадцать детонаторов к ним в зловещей тишине ждут своего часа» 56

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Нет такого читателя, который бы не понял, какое произведение при этом имеется в виду.

Нет такого читателя из России, который бы не понял, какие строчки и из какого стихотворения Лермонтова имеются в виду.

«Она приподняла голову… Он дико взглянул и протер глаза. Но она точно уже не лежит, а сидит в своем гробе. Он отвел глаза свои и опять с ужасом обратил на гроб. Она встала… идет по церкви с закрытыми глазами, беспрестанно расправляя руки, как бы желая поймать кого-нибудь. Она идет прямо к нему. В страхе очертил он около себя круг. С усилием начал читать молитвы и произносить заклинания, которым научил его один монах, видевший всю жизнь свою ведьм и нечистых духов. Она стала почти на самой черте; но видно было, что не имела сил переступить ее, и вся посинела, как человек, уже несколько дней умерший». (Н. В. Гоголь. «Вий»)

«А затем, представьте себе, наступила третья стадия – страха… Так, например, я стал бояться темноты. Словом, наступила стадия психического заболевания. Стоило мне перед сном потушить лампу в маленькой комнате, как мне казалось, что через оконце, хотя оно и было закрыто, влезает какой-то спрут с очень длинными и холодными щупальцами. И спать мне пришлось с огнем». (М. А. Булгаков. «Мастер и Маргарита»)

«Он благополучно избегнул встречи с своею хозяйкой на лестнице. Каморка его приходилась под самою кровлей высокого пятиэтажного дома и походила более на шкаф, чем на квартиру. Квартирная же хозяйка его, у которой он нанимал эту каморку с обедом и прислугой, помещалась одною лестницей ниже, в отдельной квартире, и каждый раз, при выходе на улицу, ему непременно надо было проходить мимо хозяйкиной кухни, почти всегда настежь отворенной на лестницу. И каждый раз молодой человек, проходя мимо, чувствовал какое-то болезненное и трусливое ощущение, которого стыдился и от которого морщился. Он был должен кругом хозяйке и боялся с нею встретиться. Не то чтоб он был так труслив и забит, совсем даже напротив; но с некоторого времени он был в раздражительном и напряженном состоянии, похожем на ипохондрию. Он до того углубился в себя и уединился от всех, что боялся даже всякой встречи, не только встречи с хозяйкой». (Ф. М. Достоевский. «Преступление и наказание»)