Виктор Усачёв - Последний день Владимира Васильевича

Старик посмотрел на свою «задумчивую» половину: засаленная куртка, какие-то немыслимого цвета полусапожки, сбитые в пучок седые волосы – эдакая распустёха, она не представляла собой твёрдую структуру женщины, способной в одиночку решить всё и вся и в глазах её не было счастья, но сквозила одна забота. И Владимиру Васильевичу стало очень печально оттого, что он не сумел обеспечить в течение всей их долгой совместной жизни добрый блеск её глаз, потому и сказал, отгоняя прочь мысленные претензии:

– Может, мать… эта… ещё приедет… когда надумает.

Она посмотрела, без благодарности и понимания, на него и только покачала головой, отрицая сказанное им.

Тимке надоело мокнуть за просто так и он тявкнул, привлекая внимание хозяев на предмет своего кормления – а нечего тут зря таращиться в пустоту! И это тявканье будто побудило застывшие фигуры хозяев к действию: Людмила Петровна поплелась в дом, заканчивать свои кухонные дела, да собрать что-нибудь съестное псу, а Владимир Васильевич принялся чинить звонок, остро ощущая необыкновенный запах парфюма, удерживаемый плотным воздухом – всё, что осталось от мимолётной встречи с «неземной красотой».

Починив и восприняв на слух электрический сигнал, смутно донёсшийся из дома, он остался поразмышлять на воздухе, да украдкой покурить.

Это самое размышление, да курение очень раздражающе действовало на супругу, прямо как красная тряпка. Ибо она резонно полагала, что раз человек попусту дымит, уставившись в одну точку, то и мысли его – пустые.

– Это почему же? – всегда обижался на такое утверждение Владимир Васильевич. – Я, может, Петровна, дела какие обдумываю…

– Дела делают, – опять-таки резонно возражала она. – Зубы жуют папиросу, а руки работают, а мозги думают.

Всё верно, но старик в последнее время чувствовал, что его серое вещество больше нескольких мыслей зараз не обрабатывает. Поэтому старался бережно и не спеша обмозговывать каждую мысль, но с утра мысль извне пришла только одна, да так и осталась свербить – о проклятых камнях.

Владимир Васильевич знал только одного человека, умевшего справляться с камнями, управлявшего ими – своего однополчанина Женьку Сапуна. Сапун был скульптором, и Владимиру Васильевичу как-то раз довелось посетить его мастерскую.

Было это давно, ещё когда они – он, Санька, Женька – переписывались и порой даже встречались, благо последние двое были столичными жителями. Сам Сапун не раз приглашал посетить его берлогу, как он называл свою мастерскую, на предмет ознакомления и обогащения своей души разнохарактерными скульптурными произведениями.

Вообще столица – очаг культуры, но человек из провинции, даже недалёкой провинции, в те, советские времена, не стремился к духовному обогащению, преследуя при посещении стольного града лишь одну цель – где бы и как достать. Он не искал встреч с возвышенным, но искал встреч с материальным. Кроме того, гигантский город давил своей каменной громадой человека, загонял его вниз, под себя. Так он загнал и Сапуна, мастерскую которого с трудом отыскал Владимир Васильевич среди круговерти однообразных домов в каком-то полуподвале.

Когда он переступил порог этого самого полуподвальчика, где усердно трудился, не испытывая ни душевного смущения, ни жизненных соблазнов, ни иных чувств, могущих помешать проявлению мастерства, его друг, то испытал душевное волнение. Его знакомство со скульптурами ограничивалось обычно созерцанием многочисленных статуй Ленина или пионеров с барабанами и горнами, или задастой женщины с веслом. И что-то такое он думал увидеть и здесь… но то, что он увидел было не понятно и привело к смущению неподготовленной души. Заметив это, Сапун усмехнулся и сказал:

– Что, брат, не ожидал? Небось, думал, что я тут делаю бюсты, да леплю передовиков? Да нет… я тут, знаешь ли, оживляю жизнь.

Было заметно, что хозяин мастерской не чувствует себя счастливым сыном своей эпохи и за это, как понял потом Владимир Васильевич, он постоянно страдал. Да и выглядел странно: лохматоголов, бородат – чем не леший? И как он тут может что-то оживлять?!

– Да ты походи, присмотрись, – посоветовал лохматый хозяин. – Да начни с чего попроще – во-он с той композиции, что в углу… а я тут пока зубилом поработаю.

Указанная композиция представляла собой странный вид: какие-то непонятные каменные обрубки с надетыми шапками. Но походив вокруг, да приглядевшись, Владимир Васильевич разглядел смешную сценку: автор из частей грубо высеченных камней сделал «соображающих на троих»! А рядом – вроде женщина, но лишённая сладострастных, пышных форм, да что там – лица толком не разглядеть, фигуры… но! Чем дольше он смотрел на скульптуру, мучительно пытаясь разгадать её смысл, тем сильнее она притягивала, манила… она дышала материнством!

Или вот нечто с рассечённой плотью, со скрещенными палками вроде рук – ни лица, ни тела… но вся скульптура, если вглядеться, подумать – сплошной крик истерзанной души!

Владимир Васильевич ходил по мастерской, словно на каком-то балу в поисках любимой, где его постоянно задерживали странные, но наполненные теплотой и жизненной энергией образы. Все эти камни не были мёртвыми, они дышали, жили своей жизнью, подаренной скульптором, наводили зрителя на глубокое осмысление жизни. Здесь не ощущалось того давления каменных громад, что было наверху.

– Но как, – удивлялся он, – как ты… эта… такое смог сделать?

– Что, проняло? – с удовлетворением сказал Сапун. – То-то… я, чтоб такого достичь, отказался от всего. У меня, брат, даже семьи нет и живу здесь.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.