80/20 - Рассказы за 4 лайка

– Сильный, резкий удар, – повторяю я, стиснув зубы. – Достаточно сильный, чтобы пробить межреберный хрящ, но не слишком глубокий, чтобы не повредить плод. Ладно. О, боже…

Глядя в зеркало, прицеливаюсь и делаю надрез. Вздрагиваю всем телом и вмиг обливаюсь крупным потом, рубашка тут же липнет к спине. Ком тошноты подходит к самому горлу. Закусываю ремень до боли в зубах. Пилящим движением разрезаю линию между ребрами примерно на десять сантиметров. Очень хочется прерваться и передохнуть, но боюсь потерять сознание, тем более, что в глазах темнеет, поэтому в получившуюся рану скорее вставляю реечный ранорасширитель Госсе.

– Так, насколько там можно?

Дрожа всем телом, ищу скорее в учебнике насколько можно раздвинуть ребра, не сломав их к чертям.

– Бесполезный лечебник! Ладно, попробую… опытным путём.

Вращаю ручку, и каждое движение отдается ноющей болью в грудине.

– Так, ладно, хватит… Господи, как больно-то… Вот-вот сломаются!

Я смог раздвинуть ребра всего на два-три сантиметра.

– Ну, ладно, давай… Вот остолоп! Как же я так, достал новый острый скальпель, но совсем забыл про пинцет… Что ж, делать нечего.

Поправляю зеркало и, глядя в него, запускаю пальцы внутрь.

– Ну, где ты там? Где же…

Наконец нащупываю что-то весьма глубоко… что-то такое… неописуемо хрупкое и мягкое, и чужое. Что-то, чего тут явно не должно быть. Инородное. В учебнике так и написано: инстинктивно поймёте. Пытаюсь сообразить, не может ли это всё-таки быть каким-то моим органом, вроде, селезенки или поджелудочного пузыря, но поняв, что всё равно не знаю что такое селезенка и где она, решаюсь действовать. Зажимаю это нечто между указательным и средним пальцами, но очень аккуратно, и тащу наружу. Оно выскальзывает, но я подхватываю это снова. Наконец, я достаю это из себя, кладу на ладонь в медицинской перчатке и подношу ближе к лампе. Теперь можно немного разглядеть.

– Живой… живой!

Существо походило на большую мокрицу: сантиметров семь или десять в длину. Впрочем, мокрицу оно напоминало всего лишь серым черепицеобразным панцирем и большим количеством конечностей. Я в полумраке насчитал не менее семи пар разной длинны и разной толщины, и формы. Собственно, по движению одной из конечностей я и определил, что оно живое. Самым удивительным было почти человеческое лицо существа. Ну, или, по крайней мере, лицо какого-то примата, мартышки. Мокрица беззвучно открывала рот, но большие черные глаза казались живыми. У существа не было каких-то половых признаков, поэтому я не решался определить: он это или она.

Очищаю его от слизи и крови и укладываю на полотенце рядом. Так как оно почти сразу пытается сбежать, переворачиваю его лапками вверх, приводя в беспомощное состояние.

– Сейчас перекурю и буду зашиваться… – думаю я, пытаясь переварить в своей голове то, что случилось. – Оно ведь, когда перекуришь, сразу всё понятней становится.

Достаю кровавыми и слизистыми пальцами в перчатке сигарету из пачки и прикуриваю от каминной спички. Глубоко затягиваюсь, вижу, как дым плавно струится к потолку не только из моего рта, но и из раны между рёбер. На усах остается кровь с перчаток.

Это было удивительно, это был такой восторг! Как рождение ребенка, когда отец впервые берет на руки своё чадо. Как божественное откровение во сне, ты просыпаешься и вот – вчера ты был просто человек, а сегодня уже пророк. Было внетелесное ощущение, будто наблюдаешь за этим со стороны. Но я был очень горд, что сделал это. Как будто совершил что-то невероятное: первым прибежал на древних олимпийских играх или открыл вакцину от страшной болезни. От удовольствия немели ноги, и приятно щекотало в паху.

– Товарищ Щелкопёр! Товарищ Щелкопёр! Вы что там курите? Я чувствую дым, вы там курите? Это не положено! Слышите, совсем не положено! Уснете с папиросой в зубах, так она упадет на матрац, и погорим все заживо тут из-за вас окаянного!

И как эта старая ведьма учуяла дым?

– Курю, Галина Александровна, курю, голубушка! Это ведь всем известно, что после хорошего рукоблудия положено выкурить крепкую сигаретку!

Пытаюсь посмеяться, но, забываю про ранорасширитель в рёбрах, заливаюсь кашлем, и дым из раны идет неравномерными клубами. Старуха, причитая, опять возвращается в свою комнату в конце коридора.

Я даже не заметил, как докурил. Теперь вынул реечный расширитель Госса, и рёбра плавно встали на место, но продолжали болеть. В эту пору я зашил порез приготовленной бойко выгнутой иглой, заранее опалив её спичкой. Обильно залил рану «Морганом», сделал ещё глоток, и перевязал бок дешевым белым бинтом, который сыпался нитками. Промыл существо-мокрицу-мартышку в ведре с теплой водой, аккуратно, боясь потопить. И уложил её на сухое полотенце до завтра. Надо бы придумать ему имя.

С трудом нагибаясь, навёл-таки порядок в комнате, потому что если старая хрычёвка завтра заявится с проверкой, пока меня не будет дома (а она заявится), то возникнут ненужные вопросы. Клеенку смял и выбросил, инструменты промыл в том же ведре и сложил в ящик, учебник поставил на косую пыльную полку. Сделал глоток и спрятал «Моргана» подальше в шкаф. Затушил керосинку, тем более что ночь была светлой.

– Что ж ты такое? – склонился я над существом и закурил снова.

Было слышно, как в сигарете потрескивает, сгорая табак. Самое тихой время в ночи.

Долго я так смотрел. Оно стало намного живее и уже резво перебирало лапками, лёжа на спине. И глазело по сторонам большими буркалами. Я тихонько погладил пальцем его брюшко. В ответ оно издало тихий-тихий звук, похожий на нежную песенку магвая. Сначала совсем тихо и робко, потом смелее. И особенно чарующе песенка звучала ночью, в полной тишине.

– Это прекрасно, – похвалил его я, когда оно закончило. – Пожалуй, мне нужно позвонить. Совершенно точно мне срочно нужно позвонить. Вот именно сейчас. А знаешь, я, пожалуй, возьму и тебя с собой!

На самом деле, я просто побоялся оставлять его одного в комнате, ведь оно могло перевернуться и убежать. Я закутал существо в полотенце и вышел с ним в жёлтый коридор. Коридор был даже слишком жёлтым, болезненным, во многом из-за слабой тусклой лампочки у входа, мне же в комнате электричество не полагалось, приходилось довольствоваться свечами и керосинкой. Ну и не надо мне.

В коридоре был красный телефонный аппарат, которым можно было пользоваться только за отдельную плату, но он был в противоположном конце от комнаты старухи, поэтому я иногда звонил с него по ночам. Впрочем, старая всё равно знала об этом каждый раз и на следующее утро обязательно отчитывала меня и требовала платеж.

Я прокрутил несколько раз диск телефона со стёртыми белыми цифрами на черном фоне, набирая номер, и стал ждать ответа.