80/20 - Рассказы за 4 лайка

– Нет пятака, а так бы пошел, непременно!

На том и простился с девками.

– Продаешь?

Это был спекулянт, он такой высокий, что шапка валится, и кривой, как турецкая сабля, с грязными длинными патлами, шрамами на лице и большими желтыми зубами, которыми чавкал табак.

– Не знаю, – я посмотрел на Фацецию, она так и лежала, сжавшись в панцирь. – А сколько дашь?

Спекулянт тоже посмотрел на картонку, продолжая жевать.

– Два рубля дам.

Цену, которую называют спекулянты, смело можно умножать на пятьдесят, а то и на сто.

– На два рубля даже сигарет не куплю.

Спекулянт ещё раз посмотрел на Фацецию, а потом на меня.

– Ну три. Нет? Ну и сиди. Потом сам за целковый принесешь, – сказал он и ушел.

– Гадость какая! – иная старуха в чёрном ватнике и валенках остановилась прямо напротив меня и уставилась на мою Фацецию. – Гадость! Порождение самого не к ночи будь помянут!

Она даже замахнулась была своей клюкой, но я вовремя подхватил свою Фацецию на руки.

– Ну, так ступайте дальше, не смотрите.

Но старуха продолжала:

– Гадость! И лапами так мерзко шевелит. Страшная какая! Прусак какой-то!

– Иди куда шла, старая! – заступился за меня прохожий старик. – А вы, молодой человек, не слушайте её, она ничего не понимает. Дозвольте рассмотреть? Я ведь, с позволения сказать, любитель…

И старик поправил очки на носу и наклонился ближе к моим рукам.

– О! А это у вас чудесная работа, – посмотрел он на меня. – Прекрасная. Такое теперь редко увидишь! Сами или купили?

– Сам.

– Ого! В вас искра божья, без сомнения. А всяких больных душою не слушайте, не обращайте на них ровным счетом никакого внимания. Их так много стало в городе в последние годы… Эх!

– Спасибо, – растеряно пробормотал я. – Не купите?

– За что мне? – старик засмеялся. – Мне б на хлебец сегодня насобирать.

Словом, люди проходили мимо, останавливались, спрашивали, смотрели.

Один бывший студент бросил взор надменно и сказал, что видел таких уйму, когда бывал за границей, что в этом существе нет ничего удивительного.

– Тоже мне невидаль! – заключил он и пошел дальше.

– Иди-иди, кутила, – не выдержал я и крикнул ему вслед. – Пока не напоролся на мешок с кулаками.

Чудно, но противный вид Фацеции не отталкивал девушек, даже напротив, они подходили чаще других, просили погладить или поиграться с ней, просили взять на руки. А Фацеция благодарила их своими красивыми грустными песнями.

Так я ходил на площадь целую неделю, пока в субботний день со мной не случилось одного весьма и весьма неприятного обстоятельства.

Я как раз развлекал девок-курсисток, заставляя Фацецию петь для них раз за разом. Было морозно этим декабрьским днем, поэтому все сгрудились около меня, согреваясь дыханием, я курил одной рукой и громко фанфаронил на всю Театральную. Фацеция так же была рада услужить дамам. Внезапно здоровенная рука схватила меня за шкирман.

– Ага! – услышал я бас за спиной.

Все быстро разбежались, а я мигом сунул Фацецию в карман. Меня повернули, и я увидел перед собой большой серый зимний бушлат с лычками на погонах. Тут же вспомнились все наставления Луки Моисеевича на данный случай.

– Попался?

– Чего? – растерялся я.

– А, ничего! Попался, говорю! – сержант двигал квадратной челюстью.

Тут я вспомнил о вежливости, которая часто меня спасала.

– Я весьма извиняюсь, господин городовой. Очевидно, случилось некоторое непонимание? Но я спокоен, ведь вы, как доблестный блюститель порядка, легко в этом разберетесь! Не напрасно же мы со своих скромных налоги платим, правда? Позвольте представиться: товарищ Щелкопёр. У меня и документики соответствующие все в наличии, – я полез во внутренний карман своего пальто. – Должен сразу вам заявить, что гражданин я законопослушный, вышел вот на променаж, свежим воздухом подышать, так сказать-с.

– В отделении разберёмся! – городовой толкнул меня впереди себя.

Лука Моисеевич постоянно говорил, что проще всего договориться с городовым, чем с его начальником. Но у меня не было ни копейки, чтобы мочь договориться.

– Но позвольте же, господин полицейский, – пытался я сказать, впрочем, продолжая идти. – Ежели мы с вами отправляемся в полицейское отделение, стало быть, я задержан? Тогда позвольте узнать хотя бы за что? Ведь в своем поведении я не заметил никакого правонарушения! Но даже если и есть за мной какое-то прегрешение и вина, то я готов исправиться на месте. Разве вам мало работы с настоящими жуликами и ворами? Что же вы хватаете приличных и благопристойных людей? Тратите своё и наше время! Да постойте же вы! В конце концов, я прошу вас представиться, как положено, предъявить соответствующие документы в развернутом виде и значок с личным номером, а так же уведомить меня о моих правах, как того требует правило Миранды!

Городовой даже остановился и сдвинул свою шапку-ушанку на затылок. У него была короткая стрижка с ранними глубокими залысинами.

– Ты что, умный самый?

– А вы хотите, чтобы я был глупым? – не сдержался я.

Городовой снова схватил меня и толкнул силой, так что я рухнул на четвереньки посреди площади. Заживавший шёв снова заболел и, кажется, закровил. Я испачкал и намочил о снег колени, и мне стало так стыдно, будто меня побили не на глазах всей городской площади, а на глазах любимой дамы. Я выругался про себя, встал и пошел, куда велели, не говоря больше ни слова.

До охранки мы шли пешком и довольно далеко. По дороге я подумал, а не выбросить ли мне незаметно Фацецию в сугроб. Это, кстати, был тоже совет Луки Моисеевича. Он так и говорил: «Как заметишь фараонов, первым делом скидывай своё чёртово мнение, а потом сразу беги». Но сам он так не поступил, и я не стал. Не стал, не потому что шел впереди господина полицейского, и он бы непременно это заметил. Не стал, потому что не мог бы проститься со своей Фацецией вот так.

Мы вошли с городовым в ближайшее отделение полиции. Везде были решетки: на окнах и на дверях. Пол был натоптан грязью. В узком желтом коридоре стояли узкие лавочки вдоль стен.

– Тут ожидай, – подтолкнул меня городовой к свободному месту.

Свободное место оказалось между бритым щербатым парнишкой в ярко-оранжевой кофте с капюшоном и девушкой. Девушка была весьма странного вида: одета во всё черное, а лицо ей обильно осыпано белилами, но помада очень тёмная, а волосы её туго заплетены в косу на затылке.

Городовой тут же в коридоре снял бушлат и шапку. Я с удивлением обнаружил, что казавшийся громадным в куртке городовой, предстал теперь совершенно хилым и тщедушным, с узкими плечами и круглым животиком, будто страдал рахитом с детства. Небось, я смог бы удрать от него, если бы вырвался там, на площади. Городовой зашел в какой-то кабинет, и пока дверь не закрылась, я услышал только: