Дмитрий Ванходло - Степень сжатия

«Следующая станция Дзержинская». Вот облик «Железного Феликса» был Хамону замечательно знаком. Проезжая эту станцию, он всегда думал, что глубокие подвалы Лубянки, вероятно, находятся прямо рядом с сооружениями метро и, возможно, даже сообщаются с ними! Может быть, прямо в нескольких метрах за стенкой тоннеля, находятся камеры, и кто-то там сидит.

– Ты слышал про параллельное метро? – сквозь шум поезда крикнул Хамон в ухо другу, который тоже задумался о чем-то своем.

– Конечно! Кто ж не слышал. Говорят, туда даже можно войти через подвалы. Знаешь, бывшие провиантские склады, на Новокузнецкой?

– Не знаю. Где это?

– Ничего-то ты не знаешь про родной город! Очень интересное место. Огромные подземные тоннели! Построены, кажется, в начале прошлого века. Сейчас, там часть задействована под гаражи, а часть заброшена. Вот, говорят, в этой заброшенной части, где-то есть вход в систему параллельного метро.

– Да, ладно! Есть вход в секретные сооружения, и он никак не охраняется?! Не может быть!

– У нас все может быть!

– Слушай! А туда можно просто войти? Не в метро, а в подвалы эти?

– Можно. Почему нет?

– Пойдем, покажешь?

– Отличная мысль! Это будет наша конечная цель, и таким образом, наша прогулка обретет смысл! Весь наш маршрут будет освещен романтической звездой подвалов Солянки!

Как и собирались, они вышли из метро на «Кропоткинской», но вместо запланированных ранее Арбатских переулков, направились вниз по улице, мимо бассейна «Москва», который, был вырыт на месте Храма Христа Спасителя, вместо, странным образом несостоявшегося, по каким-то не вполне ясным причинам, дворца советов.

Ни будущий архитектор Кола Бельды, ни тем более, Хамон, не представляли себе, как выглядел уничтоженный Храм. Наоборот, эскизы Великого Дворца, Великих Советов, Кола Бельды где-то видел среди прочих проектов переустройства центра столицы, разработанных в ту туманную эпоху ниспровержения авторитетов.

– И, знаешь, то был далеко не самый смелый проект! – просвещал он темного в этих вопросах Хамона.

– А какие еще были?

– Ну, видел я и такой, по которому, предполагалось центр вообще весь снести, вместе с Кремлем. Все под бульдозер! А на освободившемся месте разбить парк. С огромной статуей Лукича (так в компании Хамона было принято величать Ленина) в центре, а от статуи, во все стороны, пять аллей, как пять лучей должны были, значит, расходиться. Представляешь?! А центра просто нет. Вообще нет!

Кола Бельды рассказывал об этом, как о вершине маразма. Он криво ухмылялся, сформировавшееся вокруг него поле сарказма можно было ощутить физически. Хамон не стал спорить с другом, но выслушав живописный рассказ о парке вместо центра, он будто бы на минуточку почувствовал то, что двигало, абсолютно неизвестным ему автором идеи, казавшейся его другу столь абсурдной.

Хамон задумался. Конечно, тогда был Сталин, и были лагеря, и еще много чего, но было и другое. Хамон точно знал, что это «другое» тоже было. Оно, это светлое «другое» существовало в головах у определенной, и, возможно, весьма значительной части людей. Эти люди, которых, он очень хорошо себе представлял, просто потому, что одной из них была его бабушка, совсем юными прошли через годы революции. Пережили голодные двадцатые. Они формировались вместе с «Молодой Советской Республикой». Возможно, именно по этой причине, они видели все не совсем таким, каким оно было на самом деле.

Оставим пока в стороне вопрос о том, что это такое «на самом деле». Он и вообще-то очень непростой, а Хамону в его восемнадцать лет, просто не приходил в голову!

«Долой старое!» – все связанное со «старым» было для них однозначно плохим. «Построим новый мир!» – и ведь, строился этот новый мир! Он строился, но не их руками. Например, Хамонова бабушка была библиотекарем.

Зажигались в деревнях «лампочки Ильича», строились каналы, дороги, мчались к северному полюсу самолеты, и «врезались в вечные льды корабли». Кончились войны. Прямо на глазах, ушли в прошлое настоящий голод и тиф. Они видели, что «Жить стало лучше, жить стало веселее» и верили, что дальше станет еще лучше! Естественно! Ведь это не они умирали на «стройках первых пятилеток», но и не они разрушали монастыри, раскулачивали и расстреливали. Они видели то, что только и могли видеть, как рухнул «Старый мир», о котором они мало, что помнили, но знали, что он насквозь «гнилой», и начал вырастать мир новый, обещавший быть светлым! Обещавший быть прекрасным!

Кому, зачем в светлом коммунистическом будущем нужны кривые московские переулки? Зачем Храмы, если нет бога? Зачем Кремль – обиталище ненавистных царей?! Долой!

Правильно! Разбить на месте всего этого парк, где трудящиеся смогут отдыхать, гулять, дышать воздухом на берегах реки. Дышать новым, вольным воздухом! А в центре, естественно, поставить памятник тому, кто все это сделал для людей! Памятник огромный! Что бы видели, знали и помнили!

Ничего этого Хамон не стал говорить другу, просто потому, что не сумел бы всего этого объяснить. Он и сам этого не понимал, просто на секунду почувствовал.

Так, за беседой о тридцатых годах, они дошли до Пушкинского музея и с удивлением обнаружили, что народ туда не ломиться, что очереди нет совсем! Это было редкое явление! А просто не было в этот момент никакой интересной выставки, да летний сезон давно закончился, и схлынули туристы.

– Зайдем? – спросил Хамон.

– Давай, раз уж так все складывается! – согласился Кола Бельды.

Когда-то, еще в школе, они часто ходили по музеям. Просвещались. Обоих интересовала история. Пушкинский музей был одним из любимых, благодаря Римскому, Греческому и Египетскому залам. Античные статуи, фрагменты храмов, макет Афинского акрополя – все это волновало и завораживало. Долгие часы проводили они в этих залах, переговариваясь шепотом, слушая эхо собственных шагов. Но все это было давно, Хамону казалось, что страшно давно! На самом деле, это было года три-четыре назад – огромный срок, если тебе восемнадцать лет!

Они были тогда школьниками. Все, вся жизнь была впереди! Они мечтали! Кола Бельды мечтал стать художником графиком, и похоже, что он им станет. А вот Хамон, кем же станет он? С некоторых пор, ему это стало неважно. Он знал, что в следствии объективных причин, он не станет летчиком – испытателем, как мечтал, будучи еще совсем мальчишкой. Не станет он и зоологом, не будет ездить по экзотическим местам и наблюдать, за такими милыми его сердцу и интересными животными. Не станет, потому, что слишком велик конкурс на биофак, а его таланты в области химии и биологии, как выяснилось, на собеседовании при попытке поступить в биологическую спецшколу, являются средними, что он оказывается (Кто бы мог подумать?!) гораздо более расположен, к ненавидимым, физике и математике.