Леонид Овтин - Пляшущий ангел

– Да, не был. – Егор ответил мягко, но его глаза с подозрительной холодностью глядели на политика.

– Да, я перед тобой, конечно, в необъятном долгу…

– Ты помнишь? Неужели?..

– Да. Я убил Надежду. Но! – Дмитрий перешел на надменно-приказной тон. – Ведь я был на грани фола! А еще я знаю одну историю… – Ухмыляющийся Грым выждал короткую паузу. – Твоя Надежда была…

– Твои надежды тоже больны! – гневно перебил Дмитрия Егор. – Маразмом! И ты хочешь общество заставить испытывать еще большие нужды из-за своего маразма?!

– Все не так, как ты видишь. – С трудом подавляя гнев, ответил Грым, массируя кончиками пальцев раскрасневшиеся щеки. – Ладно, мой сеанс закончился. Я пойду. Приятно было встретиться.

Дмитрий Сергеевич встал с кресла и, с гордой учтивостью кивнув Егору, покинул кабинет.

Егор Быковский сидел в задумчивости минут пять – пока в кабинет не вошел Юганов.

– Ну, поглядел на старого знакомого? – спросил психотерапевт Егора.

– Поглядел. – Егор тяжело вздохнул. – Поглядел на человека, который похож на человека, но человеком так и не стал. Я помню его десять лет назад как сейчас. Тогда мне казалось, что он стоит перед первой ступенькой личностного роста.

– Мне казалось точно тоже самое. – С грустной улыбкой сказал Юганов. – Скоро будет, я полагаю, мэром.

– Ты полагаешь?

– Полагаю. Он как-то проговорился – сказал: «вот скоро стану»… И молчок. Спрашиваю: «кем? Президентом?» Молчит. Говорит: военная тайна. Раз «скоро станет» – значит, поднимется выше. Раз не президентом…

– Он же не сказал, что не станет президентом…

– Это было не трудно понять – зрачки его сузились, а брови собрались в кучу. Раз не президентом – значит, мэром.

– А, может, губернатором…

– Для губернатора его связей не совсем достаточно. А другим способом – увы, дороговато.

– Не столько дороговато, сколько сложновато. Для этого нужны связи посерьезней, чем у него. Да и мозг – пожеще и попрактичнее. А то, что он вполне станет мэром – это я уже давно знаю. Валерьевич обещал ему поспособствовать в этом. Им всем, понимаешь ли, надо, чтоб у правления городом сидела марионетка, которая будет – посредством работы их приближенных – работать так, чтоб все их бизнесы-шмызнесы крутились как положено. А то, что эта марионетка может как-нибудь выйти из себя и – посредством своих связей – натворить такого лиха, что не только городу, но и близлежащим и связанным с ним коммерчески городам мало не покажется – это почему-то не учитывают!..

– Не переживай, Егор. Мэр никакой серьезной разрухи не учинит.

– Да, не учинит, – согласился Егор. – Но все ж не должно быть у нас такого градоначальника. Ты можешь мне устроить еще встречу?

– Легко и с удовольствием. Хоть в чем-то я тебе помогаю. Я, поверь, рад хоть какой мелочью помочь тебе. Хоть что-то я для тебя сделаю. Я бы помог тебе материально, если бы…

– Ради чего? – не спросил, а тяжело выдохнул Егор с удрученной ухмылкой. – Я уже человек-труп. Смотри. – Он провел ногтем по скуле, и психолог увидел серую черточку – светло-серое пятно, которое на самом деле было не пятном, а настоящей кожей Егора Быковского, скрытой слоем грима. Егор вынул из бокового кармана пиджака тюбик, выдавил из него немного грима на палец и затер «серое пятно».

– Это синдром Капоши. – Произнес Юганов, брезгливо глядя на лицо своего собеседника. – И это все из-за этой твоей Грэтхен!..

– Не трогай Грэтхен. – Беззлобно возразил Егор Быковский. – Она была не такой уж и нежитью, как ее знает большинство. Да, конечно, продавала «плацебо» старикам. Да, кидала продавцов на своих «точках». Но она все же была… – Егор подумал недолго, и, так и не найдя подходящих слов, махнул рукой: – В общем, она была моей надеждой.

– Надеждой с надеждой на лучшее. – Подытожил психотерапевт.

– Ты просто не знал ее.

– Я-то не знал ее. Но что ж она, знала, что больна чумой двадцатого века, и даже не соизволила дать знать об этом…

– Она узнала об этой чуме только после того, как я узнал.

– Вот, значит, как. Изменяла с кем попало, и даже не соизволяла проверяться на ВИЧ!..

– Ладно, не надо обижать женщин. Тем более, покойных.

– Егор, тебе, судя по всему, мало осталось…

– Мало. Самое большое – год.

– А самое малое?

– Если сейчас простужусь – завтра же и окочурюсь.

– Я сделаю тебе любое одолжение. Ты обращайся.

– Обращусь. Ладно, пойду, в тире постреляю. Пока.

Сергей Дмитриевич сидел в комнате, задумчиво читая книгу. Мысли его были не столько о книге, сколько о своем сыне. Вчера Дмитрий заявился в родительский дом, как всегда, нежданно-негаданно, без предупреждения. Причем явился не один, а в компании какой-то размалеванной женщины, судя по ее макияжу и непринужденной кокетливой улыбке, не очень обремененную нравственностью. Мало того, еще находился в не очень трезвом состоянии, и заявил, что Хлоанна (так звали его новую пассию) будет ночевать в доме родителей вместе с ним.

Сергей Дмитриевич готов был закрыть глаза на все, но Татьяна Владимировна была расположена к слабостям сына совсем иначе. Она холодно, с откровенной дерзкой усмешкой, упрекнула сына в том, что он практически никогда не посещает своих родителей в трезвом виде, и безо всяких стеснений вытолкала Хлоанну за дверь.

Услышав за дверью шаги, Сергей Дмитриевич бросил книгу на стол и выбежал из комнаты. Увидев Дмитрия, направляющегося в ванную, он продолжил прерванное занятие, специально оставив дверь незакрытой – чтобы услышать, как сын будет возвращаться из ванной.

Грым, будто прочитав мысли отца, сам зашел к нему, и, с душевной улыбкой – точно такой, с которой здоровался недавно с бывшими коллегами по слесарному делу – сказал: – Доброе утро, отче.

– Доброе утречко, сына. – Ответил Сергей Дмитриевич. Затем грустно улыбнулся: – Дай бог, чтоб оно было действительно (или, как говорит твой Ромка: реально) добрым для тебя…

– Он вас посещает иногда?

– Иногда, но, скажу тебе, сынок, в упрек, все же чаще чем ты. Ладно, не надо лясы точить. Давай поговорим о тебе. Сначала – о тебе, как о человеке…

– Давай. – Не сразу ответил Грым. – Мне интересно мнение обо мне, как о человеке. Особенно, если дело касается самых близких родственников.

«Молодец, – подумал Сергей Дмитриевич. – Нравственным формальностям выучился исправно. И лыбится с душой, и говорит ладно…»

Отец сел в свое кресло возле журнального столика, на котором пять минут назад оставил раскрытую книгу. Грым присел на стул напротив отца.

– Ты расскажи мне немного, как ты вообще чувствуешь себя перед обществом. Не только когда отвечаешь на обращения, а вообще – когда сидишь в своем мягком кресле, когда пьешь в клубах с «хлоаннами»…