Геннадий Доронин - Остров. Роман путешествий и приключений

Эх, Старьевщик, Старьевщик, где ты?..

За окном заскрипели колеса, и у ворот остановилась долгожданная тележка. Даша вылетела навстречу ей.

…2–4; 1 – 13; 1 – 28…

Несчастья никак не хотели успокоиться и кружили над домом, где поселились после смерти родителей Лизавета и бабушка. То одно случалось, то другое… Со счету сбились, сколько раз утюг перегорал, не успевали молоко на плиту ставить – обязательно убегало. А однажды ночью на кухне шкафчик с посудой рухнул, грохот был как во время землетрясения, ни одной тарелки целой не осталось. А недавно вышли из-под пола полчища тараканов, усатых, злобных, ненасытных… Бабушка повела с ними борьбу, но с переменным успехом.

Был у Лизаветы с бабушкой старенький телевизор. Он показывал концерты, фильмы про победы добра над злом, а также где и что страшного делается в мире. Однажды он закашлялся на самом интересном месте, как будто горло у него перехватило, да так, что не удалось дослушать про наводнение – когда оно наступит. Диктор в начале передачи обещал назвать точную дату потопа и высоту волн, но закашлялся.

Кашлял он кашлял, а тем временем мутный серый экран погас, но тут же вспыхнул, по нему поплыли белые облака, – так бывает, когда в детстве завалишься спиной в траву и долго смотришь на июньское глубокое небо, и забываешь, что лежишь на земле, и кажется, да что там кажется! – на самом деле начинаешь парить… Экран телевизора еще раз ярко вспыхнул и начал показывать с высоты птичьего полета не то берег моря, не то огромного озера, не то широкой реки. Неспешная волна накатывала на золотой песчаный пляж, чисто вымытые листья деревьев говорили о недавнем дожде… Старый телевизор показывал что-то совсем непохожее на «Клуб путешествий» или какие-нибудь записки рекламного туриста. Тишиной, покоем, счастьем веяло от пейзажа, который разворачивался на экране. Бескрайняя тюльпановая степь, перепоясанная прохладными реками, над которыми всегда стояли радуги, светлые леса, наполненные птичьим гомоном, – все было в этой телевизионной стране так, как давно уже не бывает на самом деле… Экскаваторы не вгрызались в землю, не визжали в лесу пилы, не грохотали взрывы и выстрелы, никто не кричал от боли и отчаянья… Лизавета смотрела и почему-то понимала, что прорвавшееся на экран совсем не было предназначено для телевидения, что это не фильм, не киножурнал, не курортная реклама… Что это?..

Как будто отвечая на этот вопрос, изображение уменьшилось, удалилось, и стало понятно, что это остров, или полуостров, или вообще какая-то далекая-далекая страна за тридевять земель… А может, вообще из космоса принесли неведомые радиоволны это таинственное кино?..

И вдруг Лизавета увидела заросший цветами луг, тихо журчащий в траве ручей, а на берегу ручья женщину и мужчину..

– Мама! Папа! – пронзительно закричала Лизавета, и мужчина и женщина в телевизоре повернулись к ней, протянули руки… Нет, она ошиблась!.. Не они!.. Или они?..

И тут из телевизора повалил едкий черный дым, за ним рвануло пламя… Исчезла чудесная страна…

Пожарники потушили пожар, унесли с собой обуглившиеся останки волшебного аппарата, необычно быстро набежали из домоуправления штукатуры и маляры – забелили, закрасили черноту на стене и потолке, но Лизавета с той поры потеряла покой, ни на минуту не забывала об острове…

И вот несчастье с кенаром. Оно тоже не забывается, хотя прошло уже почти полгода.

Лизавета надавила на зеленую кнопку на подлокотнике коляски, и та легко покатилась к окну. За стеклом жил далекий, почти забытый город. Как она любила его! Как она скучала без него!.. Как она хотела вернуться в него!..

Прежде Лизавета носилась по его улицам, переулкам, садам, вместе с мальчишками из своего класса участвовала в набегах за сиренью, любила даже сумасшедшую игру футбол, где нужно уметь думать ногами, не брезговала ходить на рыбалку; ей нравилось вставать до зари и бежать, с замиранием сердца, на берег реки, еще в темноте насаживать на крючки извивающихся упругих червей и, напрягая глаза, вглядываться в полумраке на поплавки, забывая обо всем на свете от восторга, когда солнце поднималось над противоположным берегом, как будто ночевало там в темных и прохладных ветлах.

Теперь все это забыто и город забыт… Она сквозь тонкое вибрирующее стекло смотрела на улицы, на проезжавшие по ним автобусы, на людей, всегда спешащих куда-то; она выбирала одного из прохожих и мысленно приказывала ему или остановиться, или повернуться и посмотреть на ее окно, или вообще перейти на другую сторону улицы. Иногда это получалось, но совсем нечасто, поэтому она разлюбила эту игру и только изредка вспоминала о ней. Как раз сегодня ее приказу остановиться подчинился человек в долгополом пальто и серой шляпе. Он шагал размашисто, быстро, но когда она послала ему мысленную команду остановиться, он как будто налетел на препятствие, встал, как вкопанный, и долго недоуменно озирался вокруг, не понимая, что его заставило остановиться. И он минут пять торчал на тротуаре под окном Лизаветы, пока она его не отпустила восвояси:

– Свободен!..

Замшелый, безвольный домовой, опустошенный от утрат, много лет живший за платяным шкафом, тоже сочувствовал ей, но, в отличие от кактуса, владел даром предвидения и заранее грустил от предстоящей разлуки с Лизаветой.

Лизавета взяла в руки книгу, лежавшую на подоконнике рядом с кактусом. Оказалось, что это все та же «Веселая наука».

– Зелен ты еще, чтобы читать такое, – сказала она кактусу грустно. – Но если очень хочешь, то послушай еще раз: «Жизнь вовсе не аргумент; в числе условий жизни могло бы оказаться и заблуждение…»

Она задумалась: если жизнь – не аргумент, то смерть и подавно?.. Далеко ли перевозил Харон своих пассажиров, куда спускался Данте?..

Она разволновалась, бросила книгу и направила коляску к входной двери. Где-то за стеной тонкий женский голос завел нараспев: «Ой-ой-ой… среда настала». Она оглянулась – бабушка, в черной кофте, черной юбке, дремала в кожаном, тоже черном, потертом, как комиссарская куртка, кресле. Лизавета вернулась в свою комнату, на листе бумаги написала размашисто, торопясь, чтобы не передумать: «Прости, родная! Я уезжаю… Не печалься, не плачь. Целую, Лизавета».

Она открыла дверь и направила коляску к лестнице: вперед, вперед, без оглядки и сожалений!.. «Мы устроили себе мир…» Разве мы?.. Но как она преодолеет страшную гребенку каменных ступеней?.. Как? Скажу только, что и пяти минут не прошло, как Лизавета оказалась на улице – цела и невредима. Оказывается, всегда могут найтись руки, готовые помочь.