Лидия Азарина - Чужие дочери

За годы работы, как ни изменялась по этим вопросам позиция официальной медицины, Польский осознал и убедился, что каждый больной в любом состоянии имеет право знать правду – кощунственно тешить умирающего надеждами на выздоровление. И вот ситуация, одна из немногих, когда сказать эту самую правду язык не поворачивается.

Несколько часов назад, еще до его последнего звонка Жемчужниковой, была надежда, что комплексной химиотерапией, если начать ее буквально сегодня, удастся затормозить процесс. Однокашник Польского из института онкологии очень убедительно рекомендовал курс нового препарата в разных сочетаниях. Польский, поколебавшись, позвонил другому сокурснику, который заведовал отделением в Москве, на Каширке{ Каширское шоссе в Москве, где расположен Российский онкологический научный центр им. Н.Н. Блохина.}, отправил результаты Жемчужниковой и сейчас в который раз перечитывал ответ на мониторе компьютера:

«Олежка! Ты на докторскую пошел? Будешь дамочку использовать вместо подопытного кролика? На тебя не похоже. Ты же видишь – ее уже нет, только остатки тела. Какая химия? Препарат используется неофициально, только подан на сертификацию. Эти новаторы просто имеют процент от реализации, если ты не понял. Здесь один выход: пусть перейдет на жесткие наркотики (найдет, если захочет) и уйдет из-за передозировки, зато под хорошим кайфом. Если надо изобразить лечение – дай витамины. Ты когда к нам? Сколько еще будешь радеть за провинциальных старушек? Я, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, через месяц перехожу замом главного. Подумай всерьез, время уходит, через пару лет предлагать не буду. На Рождество хочу с Мариной на зимнюю рыбалку к вам, примешь? Лобзаю. Костя».

Костя был циничен всегда, даже на первом курсе. Но при этом надежен, правдив, работоспособен 24 часа в сутки, а склонность к авантюрам и риску трансформировалась в его хирургической практике в операции такого уровня и такие методики, что его ежегодно приглашали оперировать в Германию, Швейцарию и Израиль. Он мог бы стать всемирно известным, блистать за рубежом, но старики родители, младшие братья, куча престарелых одиноких родственников, семья и вторая семья, дети в обеих – все это держало мертвым якорем{ Навсегда.}.

Стук в дверь заставил Польского вздрогнуть.

– Входите… – голос у Польского неожиданно сорвался. – Входите! – повторил он громче.

Жемчужникова вошла в кабинет с привычным недовольно-утомленным выражением лица. Взгляд сверху, иронично-покровительственный:

– Здравствуйте, Олег Михайлович! Что у нас такого срочного случилось? Что за угрозы? Я не вижу причин для Ваших визитов ко мне на работу. Если нужно изобразить перед Алексеем Николаевичем повышенное ко мне внимание, то это лишнее. Он и так Вам очень благодарен за Вашу обстоятельность, – Последние слова Жемчужникова подчеркнула с сарказмом. – И каков же результат наших с вами двухнедельных усилий? Я подозреваю, что-то ужасное, например, гастрит.

– Садитесь, Людмила Борисовна! – Польский отвел глаза.

– Садятся в тюрьму, Олег Михайлович, я Вам как-то это уже говорила. Принято говорить: «Присаживайтесь». Спасибо, присяду.

Польский видел, как двигаются губы Жемчужниковой, слышал слова, но не понимал и не воспринимал их. Удивительной красоты глаза, темно-зеленые, огромные, с мерцающими коричнево-золотистыми крапинками по радужке, обрамленные густыми загибающимися ресницами. Как опахала – вверх-вниз, кажется, что по комнате проносится ветер. Морщинки в уголках глаз, правая стрельчатая бровь чуть выше и светлее левой. Чистый высокий лоб в обрамлении темно-рыжих кудрей.

Цветной снимок после лапароскопии: везде-везде – темно-красные, с синеватым отливом бляшки опухоли, яркие, растущие, агрессивно пожирающие все. И Костины слова: «Остатки тела». Внезапная острая жалость к этой малознакомой высокомерной умирающей женщине переполнила Польского, он почувствовал, что не может говорить.

– Ну, что Вы молчите? То было срочно, то теперь тянете. Что там такое? Сразу предупреждаю, Олег Михайлович, не нагнетайте обстановку – я в стационар не лягу ни при каких обстоятельствах. И не надо настраивать Алексея Николаевича. Усвойте, пожалуйста: в своей жизни я все решаю сама, – Жемчужникова говорила нетерпеливо, раздраженно, подчеркнула интонацией последние слова.

– Людмила Борисовна, я понял, что Вы все решаете сами, но хотел бы поговорить и с Вашими родственниками, чтобы обсудить дальнейшие пути.

– Какие пути? И при чем здесь родственники? Я абсолютно одна и вполне самодостаточна, если вы не поняли, – что-то дрогнуло в глазах Жемчужниковой, взгляд стал напряженным. – Что там такое с моими результатами? Вы установили какой-нибудь диагноз? Отвечайте внятно, не мямлите, – она в раздражении встала и подошла к столу.

– Мы диагностировали рак поджелудочной железы. К несчастью, – Олег Михайлович, больше ничего не объясняя, протянул ей заключение.

Жемчужникова села у стола, рассматривая заключение:

– Господи, какой почерк! Ничего не разобрать! – вынула из сумки очки, протерла, надела, тщательно поправила волосы, начала читать. Польский повернул лист обратной стороной:

– Вот здесь напечатан диагноз.

Она пробежала строчки глазами, потом прочитала медленнее, шевеля губами, потом третий раз вслух. Скользнула взглядом до конца страницы, подняла глаза в недоумении:

– Здесь не заполнено, что рекомендуется, какое лечение? «Не поняла, она просто не поняла…» – подумал Польский. Откашлялся и с ужасом услышал собственные слова:

– Людмила Борисовна, лечения нет. Любые назначения бесполезны. Потом, – Польский сглотнул, – позже, когда понадобится, Вам назначат обезболивающее и наркотики. Я ничем не могу помочь. Простите, – он встал, отвернулся, отошел к окну.

Жемчужникова сидела не шевелясь. Все сомнения, которые она больше года гнала от себя, все тревожные симптомы, на которые старалась не обращать внимания, все самоубеждения: «Я здорова», вся борьба с усталостью и слабостью последних месяцев четко вписались в три печатных строки заключения.

– То есть я умру? Уже умираю, правильно? – вопрос прозвучал дико.

Польский не ответил, подошел, коснулся плеча:

– Держитесь, миленькая… Мужайтесь… Подумайте, кто вам нужен из родных, с кем будет легче…

– У меня нет родных, – она подняла голову: глаза словно выцвели, пригасли. Слез не было. – Сколько… осталось? – выдохнула она.

– Этого не скажет никто… Немного…

– Сколько? – с неожиданной силой повторила Жемчужникова.

– Месяц, два… Уже есть сдавление кишечника. У Вас ведь проблемы с питанием и стулом, правда?

– Правда, – механически кивнула Жемчужникова.