Александр Фуфлыгин - Возвращение в клетку. Повесть

Эдик шагнул, повторяя шаг в шаг порывистые, ловкие движения того, второго, выдуманного Эдика: неудержимая боковая качка – поезд на повороте, сердце на вершине амплитуды, дозволенной кардиологией. Взялся рукой за пульсирующую металлическую рукоять, вдавил вниз, к полу. Сердце исчезло из груди, упало под ноги, затрепетав, растоптанное собственной стопой, оформленной походными отцовскими тапочками.

Там, в тамбуре, в волнительном тумане, наконец, она: мокрые щеки, красные, некрасивые пальцы, «о"образный рот, легкие морщинки, ползущие от носа вниз. Эдик встал, прижавшись задом к вибрирующей стене, кося глазом в ее сторону. Она, тем временем, не оборачиваясь, отвернулась совсем, чуть слышно всхлипнув.

Шагнув уверенно, ловко подстраиваясь под водопадный грохот колес, рукой взялся за милое плечо. Она прижалась, уткнувшись мокрым носом в подставленное плечо – вот он: близкий, горький запах ее волос, признак женственности…

Нет, это тоже было бы тоже слишком просто. Трудно решиться и подобраться к рыдающей. Настоящий Эдик не двинулся с места. Вымышленный же, решительный, многоопытный Эдик, со шлепком, вернулся в исходное положение: прилип задом к стене.

– Ну? – сказала девушка, вдруг резко обернувшись. – Чего уставился? Иди, куда шел, понял? Нечего тут… за спиной торчать…

Эдик кивнул еле заметно и начал наливаться краской. Обиды не было – была разрушительная слабость. Он вышел, волоча за руку того, воображаемого, наглого сумасброда, упирающегося (но настоящий-то: сильнее, ибо материальнее), требующего не сдаваться, а продолжить… Вернулся в купе, свалился на полку, вытянув ноги, кажется тоже красные от натуги.

Забыть, забыть. Заснуть.

Ночь была дурна. Бессонница подпитывалась громким храпом соседа; тот спал всю ночь в одном положении, высунув в проход голую ногу, от которой шел сильный кислый запах. Эдику пришлось прятать нос, одеяльный запах был предпочтительнее.

3

Никогда Эдик не скучал по двоюродному брату; и даже за те двенадцать лет, которые они не виделись с Борисом, он ни на йоту не почувствовал к нему братской тяги. Обман родителей, который Эдиком был задуман, не был совершен им ни ради братской любви, ни ради братского содружества, альянса, союза: Эдик пустился во все поездные тяжкие ради себя, а не ради каких-то братских, скользких убеждений.

План был прост, и легко выполним. Эдик добрался до Москвы. Копия Эдика, угодная родителям, осталась в столице, осела в милой квартирке тетки Клавдии, старой, вконец одряхлевшей карги и дяди Ивана, старого маразматика. Другой Эдик, настоящий – с которого снимали копию – сел на другой поезд и рванул в Питер, ибо в Питере жил Борис Вычужанин. С вокзала, едва дождавшись удобоваримого времени – восьми часов утра – Эдик позвонил Борису по телефону.

– Ты? – заспанным голосом усомнился Вычужанин. – Ты в Питере?

– Да, – дрожащим от радости голосом ответил Эдик. – Когда я могу подъехать?

– Как родители?

– Нормально, живы-здоровы… Так когда?

В трубке – утренне-жующие звуки, какое-то «мнэ-мнэ-мнэ», потом легкий, устричный писк-хруст.

– Знаешь, – начал Борис, – немного ты не попал… Трудно сейчас со временем… Чего же мне с тобой… Ты же, по-моему, собирался в Москву… Поступать хотел куда-то…

– В Баумана, – сказал виновато Эдик и тяжело задышал. – Я решил, что, сущности… Письмо-то ты, значит, получил?

– Точно, в Баумана, – не слушая его, сказал Борис. – Ты где, говоришь, на вокзале?

– На вокзале.

Опять «мнэ-мнэ» – черт, это неприятно! Наконец, Борис собрал раскиданные за ночь мысли в кучу, сосредоточился и выдал план: троллейбус номер, садиться на Невском, ехать долго – спросить у кондуктора, выйдя – сразу налево, до остановки, возле розового кирпичного, до дерева, за деревом – мимо мусорных, потом направо, оставляешь киоск по левую руку, дальше – такой полуразваленный, за ним искомое шестиэтажное, очень старое, на второй этаж, звонить два раза, подождать.

– Да, кстати, – сказал Борис, вновь мнэ-мнэкая, – прихвати-ка для меня парочку пивка. Помнишь, ведь я люблю «Балтику», четверочку… Денежки я тебе отдам, как подъедешь. Давай, дуй помедленнее. Мне надо морду прибрать. Ты хотя и не девка, но морда сегодня уж больно…

Далее – по плану: троллейбус и так далее; действительно, раскидистое дерево, киоск по левую руку, шестиэтажный, вонючий, старинный домище, прогнивший порог, каждый этаж с особым запахом, деревянные перила, звонок, наконец, все-таки неприбранная братская морда: серые глаза, крепкий череп, миниатюрные ушки, глупо смотрящиеся на фоне мощного черепа, посаженного на здоровенную выю – Борис Вычужанин.

– Давай скоренько, – сказал Вычужанин, делая знак головой. Он был бос, от него попахивало потом. – Пиво принес? Так я и знал, черт…

– Я могу сбегать, – кисло поспешил Эдик.

– Давай, – согласился Борис, – за углом как раз круглосуточный… Парочку только.

Эдик чертом озвучил каждую ступеньку: черт, черт, черт, черт, черт! – сладко превращая «ё» в долготянущееся «о-о-о»; следующий этаж: новое шестизначное «чо-о-ортыхание», затем ладонью выбил массивную дверь. Как он здесь живет? В такой хламиногрязище. Самое глупое – что Эдику, скорее всего, придется здесь жить тоже. Других вариантов он для себя не видел. Во всяком случае, пока. Пока родители не узнают всей правды, о сданном меняле Питеру институте, о ничего не понимающей тете Клаве, племянника не видящей и в глаза.

В киоски можно посылать роботов; всегда одно и то же: дверь на себя, деньги, «две „Балтики“ четверку», сдача, звеня сталкивающимися бутылочными боками дверь от себя. Отец тоже любит «Балтику», четверочку. Оттого, наверное, так привычно.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.