Мартин Пачнер - От литеры до литературы [Как письменное слово формирует мир, личности, историю]

Марксу не нравилась конкретная история, которую излагал Гегель, одобрявший прусское государство и сложившееся положение, но, несмотря на это, его заинтриговали силы, открывшиеся в «философском сочинительстве». В этом он не был одинок. Подобный интерес к истории вел путешественников на Ближний Восток, где можно было изучить условия жизни Иисуса и понять религию в исторических обстоятельствах. Романисты писали исторические романы и развивали новый, многосюжетный метод отражения социальной действительности. А тут еще и Чарльз Дарвин со своими размышлениями об истории, опирающимися на его же великое повествование об эволюции человечества. Впоследствии этот новый способ мышления назовут историзмом, а в основу его ляжет борьба, которой повествование будет уделять главное внимание.

Встреча человека, изучавшего фабрики, с человеком, изучавшим философию, прошла на удивление хорошо: несмотря на разницу в направлении образования, каждый понимал, как много может узнать от второго. Так началось сотрудничество, в котором имеющееся у Энгельса знание заводского труда и фабричной работы, объединившись с умением Маркса слагать философские тексты, породило новое мощное видение революции, которое в будущем изменит все аспекты общества. Благодаря ему возник один из самых влиятельных текстов современной эпохи – «Манифеста Коммунистической партии».

Тем, кто, как и я, вырос в эпоху холодной войны, в 80 км от «железного занавеса», нелегко вспомнить, что Советский Союз, мировая держава, которая располагала огромными танковыми силами и ядерными ракетами ближнего радиуса действия, начался со знакомства Маркса и Энгельса и с текста, появившегося в результате их знакомства. Прочие тексты, управлявшие общественным сознанием, набирали силу на протяжении длительного времени, случалось, что и сотен, а то и тысяч лет. «Манифест Коммунистической партии» добился успеха куда быстрее – он воплотился в жизнь всего семьдесят лет спустя после первой публикации. Ни один текст в истории литературы еще не оказывал такого воздействия на общество за столь короткий срок. Чем же объяснить этот быстрый успех?

Маркс и Энгельс приступили к написанию «Манифеста Коммунистической партии» через несколько лет после первой встречи, после вступления в организацию под названием «Союз справедливых», состоявшую из ремесленников, возмущенных индустриализацией и политическими репрессиями. Штаб-квартира Союза находилась в Лондоне. Кандидаты на вступление в Союз должны были поклясться хранить тайну; на собраниях Союза планировались заговоры, подрывная деятельность и организация беспорядков. В 1839 г. Союз участвовал в неудавшемся восстании в Париже, после чего был вынужден, во избежание судебного преследования и строгих кар, перебраться в Лондон. Там его руководители в поисках новых путей обратились за поддержкой к Марксу и Энгельсу, а те сразу поняли, что призывы к всемирному братству не сочетаются с организацией деятельности по традиционным образцам тайных обществ. Призывы словно игнорировали чрезвычайную тяжесть положения промышленного пролетариата, жизнь которого изучал Энгельс, а секретность – законы исторического развития, которые разрабатывал Маркс. Союз, искавший новые пути и способы приложения сил, с радостью принял изменения, предложенные Марксом и Энгельсом.

В ноябре 1847 г. два друга приехали из Брюсселя в Лондон и привезли с собой план, который повлек за собой новое название организации – «Союз коммунистов» – и новый взгляд на саму организацию. «Союз справедливых» согласился с ними и официально поручил составить декларацию с обоснованием новых положений. Первый шаг предпринял Энгельс [579] Marx K., Engels F. Gesamtausgabe. Berlin: Dietz Verlag, 1977. P. 361–380 ( Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. М., 1955. Т. 4. С. 322–339). , написавший еще до лондонской встречи текст под названием «Принципы коммунизма», имевший форму катехизиса – вопросов и ответов, – которую издавна использовала церковь. Однако почти сразу выяснилось, что эта форма не годится для более масштабной задачи, которую имели в виду двое идеологов. «Подумай над “Символом веры”. Я считаю, что лучше всего было бы отбросить форму катехизиса и назвать эту вещь “Манифестом Коммунистической партии”» [580] Birth of the «Communist Manifesto»: With Text of the Manifesto, All Prefaces by Marx and Engels, Early Drafts by Engels, and Other Supplementary Material, ed. and annotated with an introduction by Dirk J. Struik. N. Y.: International Publishers, 1971. P. 60 ( Маркс К ., Энгельс Ф . Сочинения. М., 1961. Т. 27. С. 102). , – писал Энгельс своему соавтору. Когда Энгельс предложил новое название, слово «манифест» не имело того значения, которое мы связываем с ним сегодня. Этим словом подчас именовались важные заявления императоров или католической церкви, предназначенные для обнародования среди подданных или верующих. Свежеобразованный «Союз коммунистов» не имел ни подданных, ни власти, ни духовного авторитета, так что слово «манифест» в названии его программного документа было неуместно и свидетельствовало об амбициях, которые пока совершенно не имели оснований [581] Puchner , Poetry of the Revolution, 69ff. .

Впрочем, у слова из нового названия было еще одно значение: оно могло открыто выражать, показывать отношение к чему-то. И это заявление об открытости оказалось важным изменением по сравнению с заговорщической стратегией прошлых лет. Маркс и Энгельс настаивали на том, что для преодоления давней тенденции существования в форме тайного общества Союз должен широко обнародовать свои взгляды для всеобщего обозрения. Чтобы подчеркнуть это положение, авторы открыли свой текст знаменитой фразой: «Призрак бродит по Европе – призрак коммунизма». Начало получилось зловещим, как будто «Манифест» стремился нагнать на людей страху, напоминая о потустороннем мире и злорадствуя в своей роли страшного жупела (первый английский перевод предупреждал: «A frightful hobgoblin [582] «Ужасный хобгоблин скитается по Европе». Хобгоблин – в английском фольклоре мелкий дух, нечто вроде домового или лешего. Хобгоблинов нередко отождествляли с чертями. stalks throughout Europe»). На самом деле все было наоборот. Маркс и Энгельс устали прятаться в тени, пугать детей, как в сказке. Они хотели покинуть мир призраков и духов, заговоров и убийств и стать открытой, законной силой. Именно этой цели должен был достичь «Манифест», превращая коммунизм из призрака в реальное явление.

Старый катехизис не годился и еще по одной причине. Проблему снова заметил Энгельс: «…В нем придется в той или иной мере осветить историю вопроса, для чего теперешняя форма совершенно не подходит. Я привезу с собой здешний проект, составленный мною. Он написан в простой повествовательной форме, но ужасно плохо, наспех отредактирован» [583] Letter from Friedrich Engels in Paris to Karl Marx in Brussels, November 23–24, 1847 // Der Bund der Kommunisten: Dokumente und Materialien. Vol.1, 1826–1849. Berlin: Dietz Verlag, 1970. P. 612 ( Маркс К., Энгельс Ф . Сочинения. М., 1961. Т. 27. С. 102). . Энгельс увидел ключевой компонент «Манифеста» в том, что узнал от Маркса: в повествовании. За годы их сотрудничества в Париже и Брюсселе Маркс развил мощную альтернативу гегелевскому философскому мировоззрению. С точки зрения Гегеля, движущими силами мировой истории служили воображение и идеи. Согласно Марксу, мир преобразовывали люди путем приложения своей рабочей силы [584] Berlin , Karl Marx. P. 124. . Это означало, что ведущей дисциплиной теперь была не философия, а экономика.