Игорь Сухих - История: от призвания до восстания

Однако этот идеальный образ государства просвещенной монархии не совпадал с реальностью. Во время правления Екатерины Россию потрясло самое крупное за всю ее историю крестьянское восстание (1773–1774), которое возглавил Емельян Пугачев, выдававший себя за убитого мужа Екатерины, императора Петра III (это был уже седьмой “Петр”, оказавшийся самым удачливым бунтовщиком).

Не менее потряс императрицу “типографский снаряд” (Пушкин). “Бунтовщик хуже Пугачева”, — сказала Екатерина об А. Н. Радищеве, “наградив” его приговором к смертной казни, замененной ссылкой. Получается, что книги Радищева “Путешествие из Петербурга в Москву” (1790) она испугалась больше, чем крестьянского восстания. Радищевское слово и пугачевское дело совпадали в главном: протесте против крепостного права, ситуации, когда одни русские люди распоряжались другими, как рабами.

В данном случае Екатерина забыла о своих просветительских увлечениях и предстала русской помещицей, охраняющей свое “добро” в виде живых людей. Свергнув мужа, она подтвердила его указ о вольности дворянской своей Жалованной грамотой дворянству (1785), в которой права этого класса были даже расширены, но в то же время ужесточила условия жизни крепостных крестьян. Помещики получили право ссылать крепостных на каторгу без суда, переводить из имения в имение без их согласия, продавать детей отдельно от родителей. Крестьянин окончательно стал вещью, которую можно было обменять на породистого пса, проиграть в карты, выбросить за ненадобностью. Этот привычный ужас рабского существования оправдывали даже гуманные, образованные люди. Открыто сказавший о нем Радищев и казался бунтовщиком, хуже Пугачева .

“Манифест 18 февраля ‹1862 года›, снимая с дворянства обязательную службу, ни слова не говорит о дворянском крепостном праве, вытекшем из нее как из своего источника. По требованию исторической логики или общественной справедливости на другой день, 19 февраля, должна была бы последовать отмена крепостного права; она и последовала на другой день, только спустя 99 лет, — горько шутил В. О. Ключевский. — Россия даже от стран Центральной Европы отставала — на крепостное право, на целый исторический возраст, длившийся у нас 2 1/2 века” (“Курс русской истории”, т. 4, лекция LXXII).

Пропасть между двумя Россиями в екатерининский век углубилась, что было чревато грядущими катастрофами. Нерешенный крестьянский вопрос, как плесень, незаметно разрушал здание российского государства.

После смерти Екатерины на троне оказался ее сын, нелюбимый Павел I, много лет ожидавший смерти столь же нелюбимой матери. Этот “романтический император” — одна из самых загадочных фигур в русской истории.

Одни считали его недалеким сумасбродом, еще одной курьезной случайностью на русском троне. О его правлении ходило множество анекдотов; на фабулу одного из них — об опечатке, превращенной Павлом в человека, сделавшего блестящую карьеру, — Ю. Н. Тынянов написал замечательную новеллу “Подпоручик Киже” (1928). В других исторических исследованиях Павел предстает еще бо2льшим просветителем, чем Екатерина, оказавшемся в одиночестве и просто не успевшим осуществить свои либеральные идеи.

Павел правил всего пять лет (1796–1801) и был убит при очередном дворцовом перевороте. На троне появился его сын — Александр I (1805–1805). Александр знал о готовящемся заговоре и одобрил его. Тень отцеубийства пала на все его царствование.

“Все жизнь провел в дороге,/ А умер в Таганроге” — таков самый короткий некролог-эпиграмма первому русскому императору XIX века.

На царствование Александра выпало главное, чем может гордиться русская история. Вершиной его правления стала Отечественная война, в которой русский народ на короткое время забыл о социальной розни. Дворяне, купцы, крепостные крестьяне, генералы и солдаты общими усилиями отстояли родную землю от Наполеона и окончили поход в Париже, где русские казаки поили лошадей из Сены (от этого времени нам, между прочим, досталось французское бистро , образованное от быстро, — слово, которым казаки сопровождали свои заказы в парижских кофейнях).

Но за смертью Александра в Таганроге последовало восстание декабристов 14 декабря 1825 года. Оно было, в сущности, спровоцировано нерешительностью царя в решении государственных вопросов и тайной передачей власти Николаю, о которой не знало общество. В этом несостоявшемся дворцовом перевороте судьба страны снова решалась на площади — Сенатской — у памятника Петру Великому. Но на нее, в отличие от Смутного времени, вышли не “худые люди”, “черный народ”, а поколение, выросшее после указа о вольности дворянской, выигравшее Отечественную войну и мечтавшее не о собственном благополучии, о благе Отечества. Мятеж на Сенатской площади стал очередной поворотной точкой в истории России.

Историческая река могла изменить свое течение. Но взошедший на трон император Николай I не услышал исторического предупреждения и в течение тридцати лет (1825–1855) “подмораживал” историческую реку. Все завершилось страшным поражением в Крымской войне, ощущением упущенных возможностей и, наконец, отменой крепостного права — ровно через 99 лет после манифеста о вольности дворянской. Писаная российская история — от призвания Рюрика — завершала к этому времени первое тысячелетие.

Итоговую характеристику всего доступного ему романовского периода русской истории (1613–1855) дал замечательный, уже не раз цитированный В. О. Ключевский: “Новая, европеизированная Россия в продолжение четырех-пяти поколений была Россией гвардейских казарм, правительственных канцелярий и барских усадеб… ‹…› Так случилось, что расширение государственной территории, напрягая не в меру и истощая народные средства, только усиливало государственную власть, не поднимая народного самосознания, вталкивало в состав управления новые, более демократические элементы и при этом обостряло неравенство и рознь общественного состава, осложняло народнохозяйственный труд новыми производствами, обогащая не народ, а казну и отдельных предпринимателей, и вместе с тем принижало политически трудящиеся классы. ‹…› Государство пухло, а народ хирел ” (“Курс русской литературы”, т. 3, лекция XLI).

В таких условиях глотком свободы, защитой народа от тяжкой длани государства, зеркалом, отражающим течение исторической реки, фонарем, пытающимся осветить темноту прошлого и будущего, чем дальше, тем больше становится русская литература.

В 1913 году империя Романовых отметила трехсотлетие, Через четыре года она исчезла, а русская река времен — после мировой войны, двух революций и гражданской войны — получила новое название и потекла в неизвестное (но известное уже нам) будущее.