Людмила Черная - Повседневная жизнь московских государей в XVII веке

«Дворовые люди» служили в многочисленных дворцовых ведомствах — Конюшенном, Сытном, Кормовом и др. При первых Романовых эти мелкие слуги тоже стали пробиваться к вершинам политической власти, достигая высших придворных и думных чинов, чего даже нельзя было представить в XVI столетии.

Придворные считались слугами при государе, а потому за слово «неслуг» могли привлечь к суду как за бесчестье. Примечательно, что сами они устраивали в собственных владениях некие подобия царского двора: заводили дворецкого, казначея, конюшего, стольников, жильцов и других слуг. Представители дворянских семейств становились «держальниками и хлебояжцами» при дворах думных бояр.

Соблюдение чести государя обеспечивали чины думные (бояре, окольничие, думные дворяне, думные дьяки), московские (стольники, стряпчие, московские дворяне, дьяки и жильцы) и дворовые (конюхи, сокольники, сытники, хлебники и пр.). Самодержец ощущал себя полновластным хозяином страны и относился к подданным как к своим «обельным» (полным) холопам. Только введенная Петром Великим Табель о рангах (1722) выделила придворные чины в отдельную категорию государственных служащих наряду с военными и чиновничьей бюрократией.

Присягая новому царю и подписывая крестоцеловальную запись, придворные брали на себя особую миссию сбережения царской чести. Так, в «Утвержденной грамоте» об избрании Михаила Романова (1613) зафиксирована присяга всех участников Земского собора: «Богом избранному и Богом возлюбленному царю и великому князю Михайлу Федоровичу всеа Русии самодержцу, его благоверной царице и их царским детем, которых им, государем, вперед Бог даст, служити верою и правдою, а зла никоторыми делы на них, государей наших, не думати и не мыслити, и не измените им, государем, ни в чем».

В крестоцеловальных записях разных чинов общая задача служения конкретизировалась. Так, члены Боярской думы (коих в 1613 году насчитывалось 29 человек) особо клялись не разглашать государственную тайну («его царския думы и боярского приговору никому не пронести»), не злоупотреблять властью («земския всякие дела делати… вправду, безо всякие хитрости»), не принимать самостоятельных решений («самовольством… без государева ведома никаких дел не делати»). Думные дьяки обещали «с иноземцы про государство Московское и про все великия государства царства российскаго ни на какое лихо не ссылатись и не думати», а также вести дела беспристрастно, невзирая на лица и руководствуясь законом: «…и судныя всякия дела делати и судить вправду, по недружбе никому ни в чем не мстить, а по дружбе никому мимо дела не дружити, и государевою казною ни с кем не ссужатися отнюдь никакими обычаи, и посулов и поминков ни у кого ничего не имати и правити… государю своему, царю и великому князю Михаилу Федоровичу всеа Русии, и его государевым землям во всём вправду и до своего живота по сему крестному целованью».

Алексей Михайлович придавал огромное значение приведению к присяге, а посему в 1653 году приказал составить особый «Чин, како подобает приимати обещающегося служити государю царю всею правдою», содержащий подробное описание процедуры, начиная с прихода в храм архиерея и лиц, «хотяй быти верен Государю царю», установки аналоя, вынесения Евангелия и лампады со свечой, чтения и пения священных текстов и заканчивая перечислением обязательств вступающего в должность при дворе и словами клятвы «хранит истинное послушание и веру державнейшему и великому князю Алексею Михайловичу Всея России…». Примечательно, что присяга приносилась всему венценосному семейству: царю, царице, царевичу (в данном случае, в 1653 году, еще не было сына-преемника, поэтому в «Чине» говорилось: «…и благоверному царевичу и великому князю, имярек») и царевнам, которые также перечислялись по именам.

Нарушители присяги сурово карались. Так, в декабре 1626 года дьяк Посольского приказа Иван Грамотин был обвинен в том, что, «будучи у государева дела… указу не слушал, делал их государские дела без их государского указу, самоволством, и их государей своим самоволством и упрямством прогневил». Нерадивый чиновник был отправлен в дальнюю ссылку — в город Алатырь в Поволжье.

Постельничие, находившиеся ближе всех к телу государя, также клялись не разглашать царские «думы», а кроме того — «в их государском платье, и в постелях, и в изголовьях, и в подушках, и в одеялах и в иных во всяких государевых чинех никакого дурна не учинити». Придворные низших рангов — стольники, стряпчие, шатерничие — принимавшие участие в приготовлении пищи и обслуживании царского стола и царских комнат, давали зарок «зелья и коренья лихаго в платье и в иных ни в каких государевых чинех не положити».

Поскольку честь государя считалась общенациональным достоянием, все подданные должны были бережно хранить ее. Каждый служилый человек боялся «кручинить», а пуще всего «прогневать» государя. Но и то и другое частенько случалось в повседневной жизни, особенно часто при быстром на гнев Алексее Михайловиче.

Честь царя падала тенью и на всё его ближайшее окружение, в особенности на патриарха. В период двоевластия, когда все важнейшие указы исходили от имени Михаила Федоровича и Филарета, царь заявлял, что «честь государя и патриарха нераздельна». Алексей Михайлович, также наделивший патриарха Никона огромными полномочиями, в том числе правом вторгаться в светские дела, всячески поддерживал равновесие чести главы государства и главы Церкви. Но патриарх начал возвышать свою честь, исповедуя принцип папы римского «священство выше царства». Частная ссора между слугами патриарха и царя переросла в противостояние светской и церковной властей, патриарх начал мериться честью с царем, что и привело в конечном итоге к его падению и ссылке. Для государственного устройства средневековой Руси, ориентировавшегося на пример Византии, гораздо более привычной и приемлемой была так называемая симфония (согласие) — союз светской и церковной властей, в котором вторая находилась под эгидой первой. После падения Никона патриархи больше никогда уже не претендовали на более высокую честь, чем царская, а при Петре I управление Церковью и вовсе перешло к коллегиальному Синоду.

Сопричастными государевой чести считали себя и члены Думы — бояре, окольничие, думные дворяне. Государь должен был «держать в чести» своих слуг. Недаром Лжедмитрий I в посылаемых в Москву «прелестных грамотах» всячески подчеркивал, что будет соблюдать установившийся порядок вещей, в том числе «держать в чести» и «миловать» служилых людей. Царь поднимал человека на вершину власти избранием в свою Думу, и он же мог лишить этой чести. Существовавшая уже тогда поговорка «из грязи в князи» подразумевала по умолчании, что и из князей обратно в «грязь» дорога отнюдь не заказана, опять-таки по воле царя… Показателен в этом смысле пример Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина, псковского небогатого дворянина, достигшего вершин власти благодаря своим проектам (Новоторговому уставу и др.) и делам. В 1658 году он был произведен в думные дворяне с определением: «Пожаловали мы тебя, Афонасья, за твои к нам, великому государю, многая службы и радение, что ты, помня Бога и его святые заповеди, алчных кормишь, жадных поишь, нагих одеваешь, странных в кровы вводишь, больных посещаешь, в темницы приходишь, еще и ноги умываешь, и наше великого государя крестное целование исполняешь, нам великому государю служишь, о наших великого государя делах радеешь мужественно и храбро, и до ратных людей ласков, а ворам не спущаешь, и против свейского короля славных городов стоишь с нашими людьми смелым сердцем…» Государь брал на себя защиту чести своих протеже. Так, однажды Алексею Михайловичу стало известно о ссоре князя Хованского с Ординым-Нащокиным, и он тут же послал гонца объявить князю: «…тебя, князя Ивана, взыскал и выбрал на эту службу великий государь, а то тебя всяк называл дураком, и тебе своею службою возноситься не надобно;…великий государь велел тебе сказать имянно, что за непослушание и за Афанасия тебе и всему роду твоему быть разорену». Князь был отправлен в ссылку и лишен части имений. Ордин-Нащокин получил должность главы Посольского приказа, но, несмотря на дарованную ему государем честь, всё же не совладал, по его собственным словам, с «одебелившим завистью боярством», был обвинен в лоббировании польских интересов, после чего подал в отставку и ушел в монастырь.