Уильям Дюрант - Жизнь Греции. История цивилизации

Оба пола выставляют напоказ или скрывают свои доходы при помощи драгоценностей. Мужчины носят по меньшей мере одно кольцо; Аристотель носил несколько [1035]. Мужские трости порой снабжаются серебряными или золотыми набалдашниками. Женщины носят браслеты, ожерелья, диадемы, серьги, броши и цепи, драгоценные застежки и пряжки, а время от времени — украшенные драгоценностями ленты вокруг локтей или предплечий. Здесь, как и в большинстве торговых цивилизаций, роскоши тех, для кого богатство в новинку, зачастую присуща чрезмерность. Спарта регламентирует ношение женщинами нарядных головных уборов; Афины запрещают женщинам брать в дорогу более трех платьев [1036]. Женщины смеются над этими ограничениями и обходят их без всяких адвокатов; они знают, что в глазах большинства мужчин и некоторых женщин платье делает женщину, и их поведение в данной области опирается на мудрость тысячелетий.

Афиняне пятого века — отнюдь не образец нравственности; умственное развитие освободило многих из них от вековых этических традиций и почти начисто лишило морали. Они славятся своим правосудием, но редко к кому, помимо собственных детей, проявляют альтруизм; совесть тревожит их нечасто, и им в голову не приходит возлюбить ближнего, как самого себя. Манеры разнятся в зависимости от класса; в диалогах Платона жизнь расцвечена очаровательной учтивостью, но в комедиях Аристофана манер не существует вообще, а в публичном красноречии личные оскорбления составляют как бы самую душу ораторского искусства; в этих вопросах грекам есть чему поучиться у вышколенных временем «варваров» Египта, Персии или Вавилона. Приветствия сердечны, но незамысловаты; поклонов не существует, так как в них гордые граждане видят пережиток монархии; рукопожатие предназначено только для клятв или торжественных прощаний; приветствие обычно ограничивается простым Chaire — «Радуйся», за которым, как и всюду, следует какое-нибудь остроумное замечание о погоде [1037].

После гомеровской эпохи гостеприимство переживает заметный упадок, так как путешествия стали несколько безопаснее, а пищу и кров путникам предоставляют постоялые дворы; даже в этих обстоятельствах оно остается знаменитой добродетелью афинян. Иноземцы встречают радушный прием даже в тех случаях, если они не были представлены ранее; если они являются с письмами от общего друга, им предоставляют постель и стол, а иногда дарят подарки на прощание. Званый гость всегда обладает привилегией привести с собой гостя незваного. Такая свобода входа со временем приводит к появлению сословия параситов ( parasitoi ) — данное слово первоначально относилось к священнослужителям, являвшимся «нахлебниками» и питавшимся из храмовых запасов. Состоятельные граждане — щедрые жертвователи, занимающиеся общественной и частной филантропией; как сама практика, так и слово «филантропия» — греческие. Благотворительность — charitas , или милосердие, — также имеет место; существует множество учреждений для заботы о странниках, больных, бедных и престарелых [1038]. Правительство выплачивает пенсии раненым солдатам и воспитывает сирот войны за государственный счет; в четвертом веке оно будет делать выплаты инвалидам труда [1039]. Во время засухи, войны или иного кризиса государство выдает нуждающимся по два обола (34 цента) в день, не считая регулярных выплат за посещение народного собрания, судов и драматических представлений. Не обходится и без скандалов, обыкновенных в делах подобного рода; одна из речей Лисия касается человека, который, получая государственное вспомоществование, дружит с богачами, зарабатывает своим ремеслом и, чтобы рассеяться, совершает конные прогулки [1040].

Грек вполне допускает, что честность — лучшая политика, но в первую очередь он пробует все остальное. В Софокловом «Филокгете» хор выражает самое нежное сострадание раненому и покинутому воину, а потом, воспользовавшись тем, что страдалец уснул, советует Неоптолему предать Филокгета, похитить его оружие и предоставить его собственной судьбе. Все жалуются на то, что афинские лавочники торгуют фальсифицированным товаром, обвешивают и недодают сдачи, невзирая на правительственных инспекторов, пододвигают к гирям опорную призму весов [1041]и лгут при любой возможности; колбасников, например, обвиняют в том, что они изготавливают свою продукцию из собачатины [1042]. Один комедиограф называет торговцев рыбой «убийцами»; поэт со свойственной их брату снисходительностью называет их «грабителями» [1043]. Политики не лучше; едва ли найдется в Афинах хоть один общественный деятель, которого не обвиняли бы в бесчестности [1044]; честный человек, как Аристид, — это захватывающая новость, почти чудовище; другого такого не обнаружит при дневном свете даже зажженный фонарь Диогена. Фукидид сообщает, что люди предпочитают слыть ловкими, нежели честными, и подозревают честных в недалекости [1045]. Проще простого найти грека, согласного изменить родине: «Греция никогда не страдала от недостатка людей, склонных к предательству», — замечает Павсаний [1046]. Взятка — это общераспространенный путь к политическому успеху, юридической безнаказанности, дипломатическим достижениям; Перикл добился предоставления ему избирателями крупных сумм, предназначавшихся, по-видимому, для «смазки» международных переговоров. Нравственность замыкается в рамках племени; в трактате о воспитании Ксенофонт открыто рекомендует ложь и разбой в отношении врагов родины [1047]. Афинские послы в Спарте (432 год до н. э.) оправдывают свою империю, не прибегая к околичностям: «Всегда существовал закон, по которому слабый должен повиноваться сильному… никто никогда не позволял мольбам о правосудии воспрепятствовать своим устремлениям, если имелся шанс достичь желаемого» [1048], — впрочем, этот отрывок, равно как и гипотетические речи афинских вожаков на Мелосе [1049], может представлять собой плод философского воображения Фукидида, навеянный циничными речами некоторых софистов; судить о греках по нетрадиционной этике Горгия, Калликла, Фрасимаха и Фукидида было бы так же справедливо, как рассуждать о современном европейце, исходя из блестящих эскапад Макиавелли, Ларошфуко, Ницше и Штирнера, — мы умалчиваем о том, насколько это справедливо. То, что такое высокомерное отношение к морали есть активная составляющая греческого характера, явствует из готовности, с какой спартанцы соглашаются с афинянами относительно этих спорных моральных принципов. Когда, несмотря на мирный договор, лакедемонянин Фебид коварно нападает на фиванский акрополь, спартанскому царю Агесилаю задают вопрос о справедливости этого поступка. Царь отвечает: «Спрашивай лишь о том, насколько это полезно; справедлив любой поступок, полезный родине». Вновь и вновь нарушаются перемирия, попираются торжественные обещания, предаются казни послы [1050]. Возможно, однако, что греки отличаются от нас не поведением, но прямотой; большая тактичность не позволяет нам проповедовать то, что мы совершаем в действительности.