Уильям Дюрант - Жизнь Греции. История цивилизации

Когда приходит смерть, принимаются все меры предосторожности, чтобы душа покойного избегла лишних страданий. Тело подлежит погребению или сожжению; в противном случае душа будет непрестанно блуждать по свету и мстить забывшим о своем долге потомкам; например, она может явиться в облике привидения и навести недуг или несчастье на растения и людей. Кремация более популярна в героическую эпоху, погребение — в классическую. Погребение — микенский обычай, который унаследует христианство; кремирование, очевидно, проникло в Грецию с ахейцами и дорийцами, которые, будучи кочевниками, не могли надлежащим образом ухаживать за могилами. Тем или иным образом, но душа усопшего должна найти успокоение — афиняне считают данное правило столь обязательным, что флотоводцы, победившие при Аргинусах, приговариваются к смертной казни за то, что жестокий шторм помешал им собрать и похоронить павших.

Греческие похоронные обряды проецируют старые привычки на будущее. Тело омывают, умащают благовониями, украшают венками и облачают в самые пышные одежды, какие способна предоставить семья. В зубы покойнику кладут обол для уплаты Харону — мифическому лодочнику, который переправляет мертвецов через Стикс в Аид [1125]. Тело кладут в глиняный или деревянный гроб; «стоять одной ногой в гробу» вошло в пословицу уже в Греции [1126]. В знак траура носят черные одежды; в дар покойному состригают волосы или отдельные пряди. На третий день тело укладывают на похоронные носилки и проносят по улицам, а участвующие в шествии женщины голосят и бьют себя в грудь; ради такого случая иногда нанимаются профессиональные плакальщицы. Чтобы утолить жажду умершего, на засыпанную могилу льют вино, а в пищу ему иногда закалывают жертвенных животных. Присутствующие на похоронах кладут на могилу венки из цветов или кипариса [1127], а затем возвращаются домой совершить тризну. Так как считается, что на этом пиру присутствует душа умершего, священный обычай требует, чтобы о «мертвых не говорилось ничего, кроме хорошего» [1128]; таково происхождение этой древней поговорки и, может быть, неисчерпаемого славословия наших эпитафий. Время от времени дети навещают могилы своих предков, принося им пищу и питье.

После Платейского сражения, в котором пали греки из многих городов, платейцы принесли торжественное обещание ежегодно давать пищу всем погибшим, и шесть веков спустя, в дни Плутарха, этот обет исполнялся, как и встарь.

Отделившись после смерти от тела, душа витает бесплотной тенью в Аиде. У Гомера наказание в загробном мире несут только души закоренелых преступников и святотатцев; остальные — святые и грешники вместе — делят равную участь, бесконечно скитаясь по мглистому царству Плутона. С течением времени среди беднейших классов Греции возникает вера в то, что Аид — место искупления грехов; Эсхил изображает суд Зевса над мертвыми в Аиде, где бог карает виновных, но ничего не говорит о воздаянии праведным [1129]. Очень редко находим мы упоминания об Островах Блаженных или Полях Элизия, где вкушают вечное блаженство души нескольких героев. Мысль о безысходной участи всех умерших омрачает греческую литературу и делает жизнь менее яркой и радостной, чем она могла бы быть под таким солнцем.

« Акак красиво, — говорит персонаж Ксенофонтова «Домостроя», — Λ когда башмаки стоят в ряд, какие бы они ни были; какой красивый вид представляют плащи рассортированные, какие бы они ни были; красивый вид у постельных покрывал; красивый вид у медной посуды; красивый вид у столовых скатертей; наконец, красиво — это всего смешнее покажется человеку не серьезному, а любящему поострить, — что и горшки, расставленные в хорошем порядке, представляют, по-моему, что-то стройное. Все остальные предметы уже, может быть, от этого кажутся красивее, что они поставлены в порядке: каждый сорт; имеет вид хора вещей, да и пространство в середине между ними кажется красивым, потому что каждый предмет лежит вне его [1130].

Этот отрывок, почерпнутый из сочинения полководца, показывает размах, простоту и силу эстетического чувства греков. Чувство формы и ритма, точности и ясности, пропорции и порядка — это центральный фактор греческой культуры; им пронизаны очертания и орнамент каждой чаши и вазы, каждая статуя и картина, каждый храм и надгробие, каждое стихотворение и драма, все греческие творения в области науки и философии. Греческое искусство — это манифестация разума: греческая живопись — это логика линий, скульптура — культ соразмерности, архитектура — геометрия в мраморе. В искусстве века Перикла нет ни эмоциональной невыдержанности, ни формальной вычурности, ни стремления к новизне за счет чрезмерности и необычности [1131]; он стремится не к огульному воспроизведению иррелевантной действительности, но пытается схватить глубинную сущность вещей и запечатлеть идеальные способности человека. Стремление к богатству, красоте и познанию поглощало афинян настолько, что у них не было времени на доброту. «Клянусь всеми богами, — говорит один из участников Ксенофонтова «Пира», — красоте я не предпочту всю власть персидского царя» [1132].

Грек — что бы о нем ни воображали романтики менее мужественных эпох — не был ни изнеженным эстетом, ни экстатическим проповедником таинств чистого искусства; по его представлениям, искусство подчиняется жизни, а жизнь — величайшее из искусств; ему свойственно здоровое утилитаристское предубеждение против любого искусства, непригодного для употребления; полезное, прекрасное и благое были связаны в его мысли почти столь же тесно, как в философии Сократа [1133]. На его взгляд; искусство представляет собой в первую очередь украшение способов и средств существования: он хотел, чтобы его горшки и миски, светильники, сундуки, столы, ложа и стулья были одновременно исправными и прекрасными и чтобы изящество никогда не шло вразрез с прочностью. Обладая живым «государственным чувством», он отождествлял себя с силой и славой своего города и пользовался услугами тысяч мастеров, чтобы украсить публичные места, облагородить празднества и отметить исторические события. Прежде всего он желал почтить или умилостивить богов, выразить им благодарность за жизнь или победу; он приносил обетные изображения, расточал свои средства на храмы и нанимал скульпторов для того, чтобы те создали в камне долговечные подобия его богов или мертвых. Поэтому греческое искусство было не достоянием музея, куда люди приходят созерцать прекрасней в редкие минуты эстетической чуткости, но отражало актуальные интересы и начинания народа; греческие Аполлоны были не мертвым мрамором художественной галереи, но образами возлюбленных божеств; греческие храмы были не туристическими достопримечательностями, но жилищами живых богов. В этом обществе художник не был несостоятельным затворником своей мастерской, который творит на языке, чуждом простым гражданам; он был ремесленником, работающим вместе с тружениками всех званий над ясной общественной задачей. Со всего греческого мира Афины привлекали к себе больше художников, философов и поэтов, чем любой другой город в истории, за исключением возрожденческого Рима; жаркая конкурентная борьба и сотрудничество этих работников, опекаемых просвещенной политикой, в полной мере осуществили мечты Перикла.