Нэнси Митфорд - Влюбленный Вольтер [Voltaire in Love]

Сразу после выборов удача покинула Вольтера. Триумф его омрачила не только болезнь, но и неприятность, повлекшая за собой расстройство нервов, помешавшее выздоровлению. Хотя Вольтеру и удалось впервые в жизни помириться с государством и церковью, врагов у него прибавилось. Дефонтен “умер и отправился в Содом”, но многие жалкие борзописцы завидовали ему черной завистью и жаждали его крови. После выборов в Академию на Вольтера обрушился шквал памфлетов и пародий, являвшихся в восемнадцатом столетии непременным атрибутом травли. Но дело не ограничивалось критикой со стороны обычных недоброжелателей и завистливых литераторов. Крупные вельможи тоже выражали недовольство их с Эмилией поведением. Те, кому доводилось одновременно с ними гостить в загородных поместьях, жаловались, что эта пара настолько занята друг другом, что не замечает никого вокруг. И наконец папа получил письмо, где говорилось, что французские католики с сожалением узнали о том, что его Святейшество пожаловал золотую медаль известному безбожнику Аруэ де Вольтеру.

Друзей всерьез заботила устроенная Вольтеру обструкция. Вовенарг, едва ли не единственный из его многочисленных молодых протеже, повел себя порядочно: искренне любя писателя, он признался ему в мае 1746 года, что в последние четыре месяца слышал о нем дурного больше, чем когда-либо прежде. Он также добавил, что все прочитанное им о Вольтере заставило его разочароваться не только в литераторах, но и в литературе. Очень скоро Сидевиль напишет Вольтеру: “Я должен тебя побранить”. Он убеждает его быть менее высокомерным с коллегами-академиками и не уличать необразованных аббатов в безграмотности. Надо быть вежливым с теми, кто ниже тебя, и не заноситься перед равными, хотя, разве может кто-то быть равным Вольтеру? Чудный Сидевиль, неудивительно, что Вольтер всю жизнь сохранял преданность столь трогательному другу.

Наветы на писателя и его работу — наиболее доступное из литературных упражнений. Если для критики конструктивной требуются талант и проницательность,

то с помощью неверного анализа и ложных выводов любую книгу уничтожит даже смышленое дитя. Самый непримиримый Вольтеров враг из числа живых давным давно вырос из детского возраста. О нем, поэте Руа, Вольтер много лет назад в шутку сказал, что он поменял фамилию'. Руа был старше Вольтера и, подобно Дефон- тену и Жану Батисту Руссо, известный литератор. Фонтенель часто повторял, что он самый тупой из известных ему острословов. Избрание Вольтера в Академию, откуда Руа исключили, привело последнего в бешенство. Он состряпал пародию на “Фонтенуа” и несколько памфлетов, направленных против ее автора, а также продолжил начатую ранее поэму, добавив в нее комические и позорившие Вольтера сцены. Обнаглев окончательно, он обозвал мадам дю Шатле козой. Затем, воспользовавшись излюбленным приемом Вольтера, Руа принялся яростно отрицать свою причастность ко всем вышеназванным подвигам. Притворись Вольтер, что ничего не заметил, и через неделю-другую страсти бы улеглись, а врагам в лучшем случае перепали бы лишь жалкие крупицы его посмертной славы. (Дефон- тен упомянут в Ларуссе как человек, “известный своими разногласиями с Вольтером".) Но тот, кто так любил высмеивать других, совсем не умел смеяться над собой и не мог равнодушно сносить издевки. Вольтер непременно давал сдачи, причем бил всегда наотмашь.

Свары с Руа, с Травенолем, малоизвестным скрипачом из оперы, распространявшим, как предполагали, обидную для Вольтера чепуху, а так же с другими не менее жалкими личностями, выделяются в бесконечном списке подобных ссор лишь силой мести писателя, ощутившего себя человеком влиятельным. Позабыв о том, что свобода слова - самая желанная из всех свобод, и что заключать творцов в тюрьму за их произведения преступно, он использовал для борьбы со своими преследователями letteres de cachet, королевский указ о заточении без суда и следствия. Теперь Вольтер мог злорадствовать, наблюдая недругов в положении, хорошо знакомом ему самому, но с той разницей, что он, в крайнем случае, всегда мог рассчитывать на помощь высокопоставленных друзей. За людьми, посмевшими замахнуться на него, охотилась полиция, врывавшаяся к ним в дома: попавшимся грозила тюрьма или ссылка. К несчастью, охотясь за Травенолем, полицейские по ошибке схватили его отца, безвинного старика. Почтенного господина тут же освободили, Вольтер, огорчившись до слез, повез его обедать, но общественное мнение было на стороне пострадавшего. Последовало неизбежное судебное разбирательство - финал было легко предвидеть. Вольтер, выступавший на стороне закона и порядка, написал Вовенаргу: "Я рад, что дело это послужит на пользу гражданам, достойным защиты правительства, и поможет отделить их от тех, кто достоин всеобщего порицания".

Вольтер уверил себя, что дни его сочтены. "Жизненный путь мой мирно завершается". Сожалел он только о том, что так и не напечатал полного собрания сочинений своих трудов. Он завещал рукописи Фридриху, в надежде, что тот их надлежащим образом опубликует. Но его ухабистый жизненный путь был еще далеко не окончен.

' Руа — по-французски король.

Любая добрая, домовитая женщина, преданная лишь его интересам, наверняка быстро бы наскучила Вольтеру. Работа ума нуждалась не только в поощрении, но и в соревновании, и тут Эмилия была незаменима. Но в повседневной жизни она вела себя как эгоистка. У нее были свои увлечения, она была тщеславна и не желала отказываться от радостей жизни. Осенью 1746 года другая спутница поняла бы, что Вольтер на грани безумия. Ни одного дня из почти двух лет, проведенных им при дворе, он он не чувствовал себя здоровым. Болезнь его всегда обострялась вследствие напряжения нервов: сейчас этому способствовало увлечение мадам Дени. Когда их с Эмилией роман лишь намечался, он тоже месяцами хворал. Мадам дю Шатле не догадывалась об истинной причине его состояния, но ей следовало понять, что Вольтеру необходим деревенский покой. Она должна была отвезти его в Сире, а не в Фонтенбло, где находился двор. Но ей хотелось пожить там, отвести душу за карточным столом.

Поездка была сущим кошмаром от начала и до конца. За два дня до отъезда философов из Парижа, все слуги разом попросили расчета. Негодная домохозяйка, Эмилия была и неумелым работодателем. Горничная, прослужившая у маркизы много лет, заявила, что сыта по горло ее наукой, стихами и всем остальным. Слугам- мужчинам мадам дю Шатле недоплачивала, поручая им уйму дел. Она редко устраивала приемы, а если и приглашала гостей, то продуктов закупала в обрез, и слугам было нечем поживиться. Погреба она не держала и по мере надобности посылала к торговцу за бутылкой-дру- гой дешевого вина. Сама Эмилия ела один раз в день, за ужином, притом редко когда дома. Слуги кормились сами. Узнав, что им предстоит отправиться в Фонтенбло, они потребовали прибавки к жалованью: жизнь там была значительно дороже, чем в Париже. Мадам дю Шатле раскошелиться отказалась, и слуги ее покинули. Ей пришлось подыскать им замену в два дня, привередничать было некогда.