Джон Уоллес-Хедрилл - Варварский Запад. Раннее Средневековье

В частности, Теодеберт был фигурой европейского значения, поскольку, если не считать его северных кампаний, он был до некоторой степени связан с уничтожением средиземноморской державы готов императором Юстинианом. Он неоднократно посылал в северную Италию военные экспедиции и, разумеется, вел переписку с Византией. Нам не следует делать из этого вывод, что Византия уже предвидела возникновение империи франков, хотя, используя ортодоксов-франков в качестве противовеса арианам-готам, Византия по крайней мере допускала появление на западноевропейской политической сцене новой силы. Точно так же нам не стоит думать о католичестве франков как о чем-то неизменно прочном. Оказывается, что и сыновья, и внуки Хлодвига заигрывали с арианством не менее, а то и более романизированных вестготов, и, конечно, Григорий видел в арианстве весьма актуальную опасность — и, может быть, еще более грозную для ортодоксальной иерархии, чем своенравная жестокость франкских вождей; ведь в понимании Григория жестокость вполне простительна при условии, что она направляется в надлежащее русло, как в случае Хлодвига и Теодеберта. Если битва между ортодоксией и арианством еще продолжалась, то между ортодоксией и язычеством она, конечно, уже завершилась — за исключением, разумеется, сельской глубинки. Франки без колебаний приносили благодарственные пожертвования в храмы галльских святых чудотворцев, вроде св. Мартина, под покровительством которого они выигрывали свои битвы и накапливали свои богатства; и их не преследовало чувство нравственного бесчестья или, хотя бы, неуместности, когда они, покинув церковь, отправлялись резать глотки своим нелюбимым родичам. И если они воспринимаются в наши дни погрязшими в пороках и абсолютно равнодушными к благополучию Галлии, то это не их вина, а Григория, который даже не говорил на их языке. Проследить за ходом междоусобиц, гражданские войны (bella civilia), которые внушали Григорию такой ужас, непросто, и здесь мы не можем слишком углубляться в эту тему. Но тем не менее мы в состоянии дать им оценку, выделив многие из тех мотивов, которые их вдохновляли. Такие распри дорого обходились — опустошались плодородные земли (особенно церковные), уничтожались постройки, и, может быть, страдала галло-римская торговля и культура. Но разорение не было целью франков: они получили в наследство то, что с трудом могли понять, и поэтому нельзя было ожидать, что они станут хранителями этого наследия. Не лишенные интеллекта, они продолжали жить своей жизнью под критическим и недружелюбным взором галло-римлян до тех пор, пока в один прекрасный день различие между ними не исчезло.

По-видимому, с конца шестого века франкская история вошла в новую фазу; ведь Григорий Турский умер. В поисках нарративных источников мы должны обратиться к так называемой хронике Фредегара, возможно, бургундского происхождения, являющейся вторичной по отношению к хронике Григория в той части, что описывает события до 584 г., и самостоятельным источником в том, что касается последующего периода. К Liber Historiae Francorum (История Франков), нейстрийской хронике, которая представляет ценность только для изучения периода после середины шестого века; и к житиям, страданиям и чудесам святых, которыми мы обязаны литературной традиции, заложенной Григорием Великим, а также независимой традиции ирландских монахов, примерно в это же время достигших Галлии. Величайший из них, св. Колумбан из Люксей и Боббио, чей образ предстает перед нами во всей полноте на страницах великолепного жизнеописания, составленного Ионой Сузским. Подобные произведения отличаются значительным объемом и имеют высокую историческую ценность. Тем не менее им не хватает пламенной страсти Григория, и зачастую они весьма неважно написаны.

Но действительно ли они приоткрывают новую политическую картину? Стремятся ли меровингские короли седьмого века к целям, неизвестным их предшественникам? Конечно, они правят более тесно интегрированным обществом, экономическое положение которого изменилось, которое абсолютно ортодоксально; но задача политического объединения Галлии стоит не острее, чем в прежние времена, и историки зря тратят время, доказывая обратное. Иногда всей Галлией правит один Меровинг, единственный выживший в своем поколении. (Если не брать в расчет убийств, королевский дом уже страдал оттого самого физического вырождения, которое стало причиной его конца.) Но при этом он редко покидает пределы своей родной части Галлии и довольствуется тем, что остальные пребывают в руках местных магнатов. Так, нейстриец Хлотарь II (584—629 гг.) не предпринимал попыток подчинить своей воле австразийских франков, но предоставлял им фактическую независимость под контролем наместника или своего мажордома. Впоследствии он отправил своего малолетнего сына Дагоберта жить под опекой величайших австразийских магнатов, Пипина из Ландена и Арнульфа из Меца (предков каролингской династии), прекрасно сознавая, что когда он вырастет, интересы Австразии будут его собственными.

Подобно Хлодвигу, Дагоберт стал особым любимцем Церкви и, в частности, аббатства Сен-Дени вблизи Парижа. Случилось так, что судьбы французской монархии и крупных монастырей оказались тесно сплетены. Они росли вместе. Св. Дионисий Парижский (Сен-Дени), первый епископ Парижа, принял мученическую смерть в середине третьего века. К концу пятого века прочно сформировалось местное почитание этого святого. В течение следующего века оно распространилось по всей Галлии, и св. Дионисий приобрел репутацию покровителя животных и всех, чьей жизни грозит опасность. К началу седьмого века в день празднования памяти святого (9 октября) его усыпальницу стали регулярно посещать паломники из-за пределов Галлии. В своей династии Дагоберт был не первым, кто проявлял интерес к этому культу и брал под покровительство земли и имущество этой общины; но он оказал ей особое благодеяние, богато украсив церковь золотом и драгоценными камнями (возможно, под присмотром хранителя своей сокровищницы, св. Элигия, впоследствии епископа Нуайонского), и дал ей право проводить ежегодную ярмарку по случаю октябрьских празднований. Необходимо добавить, что община представляла собой свободное братство духовных и светских людей, живших под управлением св. Мартина, а в бенедиктинский монастырь с независимостью от епископальной юрисдикции она превратилась лишь в конце седьмого века.

Многие средневековые ярмарки произошли от какого-нибудь религиозного праздника. Возможно, ярмарка св. Дионисия исходно была задумана лишь как продуктовый рынок, способный обеспечить питанием многочисленных паломников, и для начала в основном сводилась к торговле зимними припасами. Но в дальнейшем торговля приносила такие прибыли, что значение этой ярмарки стало стремительно расти, пока она не превратилась в главный источник немалого благосостояния аббатства. Торговцы с севера со своими мехами и шерстью прибывали из Англии и Скандинавии, чтобы обменяться с южанами, привозившими вина и мед. Такого рода деятельность предполагает, что с наступлением Темных веков ориентированная на Средиземноморье торговля римской Европы уступила место другой, центром тяжести для которой являлся север. Но слишком настаивать на этом неблагоразумно, поскольку, с одной стороны, средиземноморская торговля шестого и седьмого веков была плохо документирована, а с другой — археологи все более склонны находить подтверждения значительному, при всей нерегулярности, ввозу во франкскую Галлию товаров из Леванта в течение- этого же периода. Проблема заключалась не в том, что товары вроде специй или папируса из Леванта были недоступны в Галлии, или что они там находили холодный прием, а просто в том, что у франков не было ничего, что можно было бы экспортировать в обмен, за исключением оружия и рабов. Поэтому-то торговый баланс был сильно не в пользу Запада, и по крайней мере до денежных реформ каролингской эпохи утечка золота на Восток становилась все более обременительной. Действия вандалов, а позже арабов в Средиземном море только усугубляли такое положение вещей.