Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Основная черта великого князя была религиозность. Он ко мне отнесся сразу с полным доверием, потому что узнал от состоявшего при нем моряка, А. А. Свечина, с которым мы вместе были на Московском церковном соборе, что я – член этого Собора и принял некоторое участие в учреждении патриаршества. Религиозность у него порою выражалась во внешних преувеличениях. Он постоянно в разговоре, иногда, как будто, без должного повода, осенял себя крестным знамением, ибо склонен был чуть не в каждом происшествии жизни видеть особое вмешательство Промысла Божия. У него был мистицизм, граничивший с суеверием. Он был способен слепо довериться какому-нибудь, старцу или монахине, не обладая чуткостью и уменьем разобраться в том, заслуживают ли они доверия. Поэтому он мог подпасть влиянию шарлатана. Обе черногорки – великие княгини имели к этому, может быть, еще более преувеличенную склонность. Через них Распутин получил доступ в царскую семью. Впрочем, я думаю, что как ни прислушивался великий князь к словам черногорок и как ни склонен сам внимать прорицаниям и советам старцев и монахов, однако в нем все же была и сила воли и здравый смысл, который не мог быть затемнен до конца. Я думаю, что он был бы неспособен подчиниться всецело режиму Распутина, как это случилось с покойным государем.

Великий князь очень доверял протопресвитеру о. Шавельскому, который был при нем в Ставке. Шавельский был прекрасный священник, но его вера была простая, солдатская. Может быть, поэтому он находил легко доступ к сердцам солдатской массы. Мистицизма в нем не ночевало, и, как человек прямой, он откровенно предостерегал от него великого князя и напоминал ему пример Распутина. Делал он это раньше и так же говорил и теперь; он приехал в Дюльбер из Киева, куда спасся из Совдепии, и прогостил несколько дней в Дюльбере, по дороге в Екатеринодар.

Мне довольно часто пришлось бывать в Дюльбере. Обыкновенно, великий князь посылал за мной днем лошадей. Я приезжал к обеду и оставался ночевать. Всегда я встречал со стороны всех обитателей Дюльбера самое радушное отношение. Управляющий Двором барон А. И. Сталь[-фон-Гольштейн] был очень милый человек; его дочь в эту зиму стала невестой графа Ферзена. Хотя все было очень просто, однако известный этикет соблюдался и все-таки чувствовалась атмосфера маленького Двора, которая для меня, непривычного человека, отзывалась чем-то архаическим и затхлым. Все застыло в прошлом в маленьком Дюльбере, в то время как во всем мире бушевала буря, вырывавшая с корнем вековые монархии и учреждения. Не раз эта мысль приходила мне в голову, когда я возвращался из Дюльбера, не раз я думал, как мало такая обстановка придворного монастыря готовит к управлению людьми и событиями после нового всемирного потопа, но в то же время тогда, как и теперь, я не могу себе представить Россию без царя; в виде какой-нибудь радикальной или буржуазной республики, которая выветрит все, что у нас есть русского, дорогого нам, и постарается снять насмарку все наше прошлое. Какими идеалами будет жить такое государство? Идеалами сытого желудка или наживы кулаков под трескучими фразами о равенстве и братстве? Стоит ли мечтать о воссоздании такой России, что в ней будет русского? Если же нам нужен царь, то расчистить почву для монархии мог бы, как мне казалось, всего лучше именно великий князь Николай Николаевич. Теперь, конечно, с вынужденным отъездом его и всей царской семьи [269]из Крыма за границу, с признанием адмирала Колчака Верховным правителем России, обстоятельства изменились и будущее остается темным и полным неизвестности.

Я приехал в Ялту 16 сентября старого стиля. В это время события пошли одно за другим с ошеломляющей быстротой. 24 сентября. В дневнике папа Бутенева записано под этим числом: «Ошеломляющее известие. Вильгельм просит Вильсона передать союзникам свое согласие вступить в мирные переговоры на основании 14 пунктов Вильсона {221}и тотчас начать перемирие». Через несколько дней пришло известие о новом министерстве в Германии во главе с принцем Максом Баденским и с участием Шейдемана и других социалистов. В Ялте была германская книжная лавка для немецкого гарнизона – Feldbuchhandlung . Я покупал там ежедневно несколько газет различных направлений и читал их с захватывающим интересом. Особенно интересна была резкая перемена настроения с того дня, что Германия пошла на мир. Оно сразу стало революционным. Но Вильгельм сразу пошел на крупные уступки. У него, конечно, перед глазами был пример Государя, и он решил дать сразу и по доброй воле все, что способно было удовлетворить широкие массы. И нельзя не признать, что первые впечатления были в пользу правильности его расчета. Социалистическая Vorwärts приняла тон сдержанного официоза, призывала рабочие массы к умеренности и осторожности, возбуждала в них чувство ответственности. Удар монархии в Германии был нанесен извне Вильсоном, когда в одной из своих нот он ясно указал на необходимость не на словах, а на деле доказать, что отныне Германия – страна, где царит народоправство, а не режим личного произвола. Это было еще яснее повторено в следующей ноте. Когда перед немцами стала дилемма, что спасение Германии возможно лишь при отказе от монархии, участь последней была решена. Вильгельм отрекся и уехал с кронпринцем [Вильгельмом] в Голландию. Но ничего похожего на то, что было у нас, никакого хамского обливания помоями того, перед кем трепетали накануне, ничего этого в Германии не было. Было скорее чувство, что принесена тяжелая жертва для спасения родины и что император так на это и посмотрел и сам не усомнился ее принести. Вот впечатление, не знаю, верное или нет, которое я вынес тогда из чтения газет.

1 октября я поехал в Гаспру, имение графини Паниной {222}. Там жил кадетский патриарх и ветеран Иван Ильич Петрункевич, женатый на матери графини Паниной. К ним только что приехали из Киева дочь его жены, Софья Владимировна Панина – известная [общественная] деятельница, и [ее гражданский муж] член к.-д. партии Николай Иванович Астров, – оба по дороге в Екатеринодар. Они пригласили меня к себе, и я совместил это с поездкой в Дюльбер, потому что Гаспра была расположена на горе как раз над Дюльбером. В Гаспре было созвано небольшое совещание. Приехали М. М. Винавер, В. Д. Набоков и Н. В. Тесленко. Все это были кадеты. Из кадет, кроме меня, был приглашен только П. П. Рябушинский, живший в Алупке, да еще с ним приехал Сироткин, председатель Нижегородского биржевого комитета. Говорили о международном положении. У кадетских лидеров были иллюзии насчет программы Вильсона. Они готовы были наивно поверить, что наступает новая эра в международных отношениях, конец войнам, «на земле мир, в человецех благоволение». Самые умные из них были все-таки теоретики и утописты!