Юлиан Шульмейстер - Расплата

— Значит, стали с Айзенбергом родственниками, — понимающе усмехнулся Харитоненко. — Складно могло бы получиться, Николай Иванович, если бы концы с концами сходились.

— Разве не было Алевтины? — огрызнулся Мисюра.

— Есть Алевтина, среди коммерческих деятелей весьма известная женщина, — многозначительно сообщил Харитоненко и после небольшой паузы продолжает: — Однако, если считать по Алевтинам, Галинам и прочим, много у вас наберется родственничков, очень много. И все же, Николай Иванович, вы более взыскательно подбирали друзей, совсем по другим критериям. С Богданом Возняком объединило прошлое — служба нацистам, обогащение на народном горе. Кроме того, Возняк был для вас вершиной изысканного вкуса, культуры, многому вы у него научились. Но почему именно он стал для вас образцом, а не какой-нибудь известный львовский журналист, певец или писатель? Конечно, о вкусах не спорят, но они о многом говорят. А что объединяло с Сигизмундом Абрамовичем? Не половой, а денежный интерес. Алевтина — только развлечение, у нее отдыхали от многотрудной и отнюдь не безопасной коммерческой деятельности. Вот так оно выглядит, если говорить как мужчина с мужчиной.

Алевтина, Галина… Это не зря! И, конечно, не зря следователь обеих связал с Сигизмундом Абрамовичем. С намеком заговорил о коммерческих деятелях. Может, случайно употребил этот термин? Нет, видно, знает, как себя величали! И Галину назвал не случайно. Прием известный.

— Вы, гражданин следователь, никак мои мысли читаете, лучше меня знаете, по каким критериям подбирал себе друзей. Но ведь это, извините, догадки. И не надо мне подкидывать коммерческих деятелей. Я бывал на судебном процессе, хотелось узнать о проделках Сигизмунда Абрамовича.

Подполковника не злит поведение Мисюры, не вызывает тревоги. Тактика все та же: оправился и снова использует любую возможность, не отступает без боя.

— Я, Николай Иванович, говорю не о мыслях — о фактах, установленных и доказанных. В оккупированном фашистами Львове вы были обер-вахманом охранных войск СС, Возняк — поручиком украинской полиции и сотрудником нацистской роты пропаганды. Это факт? Факт. Служба нацистам принесла вам и Возняку драгоценности. Это тоже существенный факт. Сближали эти факты или разъединяли? Пока пользовались добытыми из крови благами — были близки, а наступило время отчитываться — друг друга готовы утопить. И от этого факта никуда не уйти. Перейдем к вопросу о том, что вас сближало с Сигизмундом Абрамовичем. Для начала обсудим еще один факт. Вы заявили, что в бриллианты, купленные у Карманова, вложили все свое состояние. Какое? То, что добыли на нацистской службе, осталось в неприкосновенности, вы сами об этом показывали. Значит, появилось другое богатство, полученное из новых источников. Из каких? Не о них ли свидетельствует ваша дружба с Сигизмундом Абрамовичем?..

Вопросы, вопросы, вопросы. Прошлое все теснее смыкается с сегодняшним днем, и от этого невозможно уйти<

— У вас, Панкратов, было достаточно времени, чтобы обдумать свое положение. Будете давать правдивые показания?

— Буду!

— В Хелмском лагере согласились поступить на службу к фашистам и учиться в школе вахманов СС?

— Согласился!

— Почему на предыдущих допросах утверждали, что фашисты вас обманули, якобы сказав, что вербуют для отправки на работы? — напоминает Харитоненко.

— Давно было, забыл, получилась ошибка. Граждане обвиняемые Мисюра и Лясгутин напомнили, теперь говорю чистую правду.

— Интересно у вас получается. Сначала утверждали, что по ошибке пошли на службу к фашистам, теперь объясняете, что по ошибке дали такие показания. Эх, Панкратов, Панкратов, неужели не задумывались над тем, что дала Советская власть вашему угнетенному народу, вам — бедняцкому сыну? Как вы могли изменить этой власти?

— Справедливо сказали, гражданин следователь, очень справедливо. Советская власть — хорошая, очень ее люблю. Только когда подыхал с голоду, совсем подыхал, фашисты сунули под нос белую булку — на, копченую колбасу — на! Ну, что я мог сделать? Они, фашисты, нарочно так сделали, да.

— Значит, кусок колбасы оказался дороже Родины?

— Зачем, гражданин следователь, обижаете? Я не сказал, что колбаса дороже Родины. Советская власть — хорошая власть, она не хотела, чтобы Панкратов сдох с голоду.

— А хотела, чтобы Панкратов помогал фашистам, убивал советских людей?

— Не хотела, и я не хотел.

— Почему же убивали?

— Видели, как овцы идут за бараном? Попал в стадо — куда повели, туда пошел.

— Вы же не овца, а человек?

— Ну и что? У овец — порядок, у людей — порядок, нельзя жить без порядка.

? — А совесть?

— Какая совесть, если от приказа некуда деться.

— И для вас безразлично, чей это приказ — Родины или ее врагов?

— Почему безразлично! Мы не дураки, все понимаем. А как я мог один пойти против фашистов? Много русских солдат убежало; фашисты дошли до Москвы, а Панкратов воюй с ними, да!

— Советские солдаты не бежали, и отступая сражались, партизаны в тылу врага воевали за Родину. Неужели не слышали?

— Почему не слышал, все слышал. Если бы мне кто-нибудь подсказал, я бы тоже пошел к партизанам.

Неужели Панкратов не понимает, о чем идет речь? Харитоненко на минуту задумывается и все-таки отвергает эту мысль. Понимать понимает, но срабатывает защитный инстинкт. Наверное, его поведение — результат социальной неразвитости. В его узкий мирок Советская власть не вошла как основа собственной жизни, фашизм он воспринял вроде бы как смену руководства в колхозе. Что бы ни делал, для него это только работа, которой начальство должно быть довольно. О детстве и юности Панкратова допрошены многие односельчане, среди них — учителя, инженеры, ученые. Помогли воссоздать и осмыслить атмосферу чувашской деревни Кокино двадцатых-тридцатых годов…

Кокино. Черные покосившиеся избы, продуваемые ветром хлева, жерди обозначают дворы, кое-как сбитые доски— ворота. На околице пасется угрюмое стадо низкорослых коров, ребра выпирают из облезлых шкур. Нехотя передвигаются стреноженные кони, выщипывая скудную траву.

Кокинцы не любят выезжать из деревни, редко кто к ним заезжает. Зимой безлюдно на улице, изредка промелькнет черный ватник — и вновь пусто.

Изба Панкратовых мало чем отличается от других: скособоченная, вросшая в землю, оконца чуть пропускают свет. Четверть избы занимает черная от копоти печь, жмутся друг к другу пары, лавки и стол. Еды мало — едоков много: отец Антон Егорович, мать Ульяна Петровна, сестры Софья и Ефросинья, братья-погодки Иван, Георгий, Василий, Николай, Емельян, Тимофей. Работать некому, в хате одни малыши. И земли почти ничего — полтора гектара. Полушубки и валенки носят по очереди: не напастись на такую ораву. В школу ходят те, кто в одежде.