Юлиан Шульмейстер - Расплата

Жора кое-как научился читать и писать, с арифметикой же одни неприятности, весь четвертый класс мучила таблица умножения. Спрашивает учительница: «Сколько будет шестью семь?» — не может ответить, не держится в голове эта цифра, как, впрочем, и другие премудрости.

Все же в 1933 году окончил четвертый класс, тринадцатилетнего подростка взяли в колхоз пастухом, семье стало легче. Хоть трудодни не богатые, а все же подспорье. Жора доволен: надоела школа, а работа в колхозе вполне подходящая. Выгонят за село стадо, коровы пасутся, приятно лежать на траве и дремать. Солнышко нежно ласкает, ветерок обдувает. Старшой, дядька Иван, для порядка прикрикнет: «Чего, Жорка, зеваешь, коровы во ржи, а тебе хоть бы что!» Поднимется, выгонит коров из ржаного поля, снова лежит и глядит в небо, все туманится, приятная истома навевает дремоту. Всю жизнь бы ходил в пастухах, да помешал председатель: «Хватит отращивать зад. Будешь повозочным». Привык и к этой работе. Кони тихие, смирные, ори не ори — идут только шагом. Жора с ними согласен: спешить ни к чему. С утра заходит в правление, сядет на лавку, курит. Долго курит, пока председатель или завхоз не окликнет:

— Чего, Панкратов, сидишь?

— Наряд ожидаю! — отвечает спокойно, нехотя. Спешить некуда, трудодень запишут.

Дадут наряд, Панкратов идет к лошадям. Все, что в наряде записано, выполняет исправно. Кони сами идут, а он им поет бесконечную монотонную песню: о солнце, о лесе, о дожде и ветре, обо всем, что увидит. Слушают кони Жорину песню и приходят куда надо.

Вроде нет претензий к Жоре, и секретарь комсомольской ячейки решил побеседовать с ним о комсомоле. Парень-то из бедняков, однако как понимает политику?

Жора не читает газет, но о политике имеет понятие: слушает разговоры колхозников, а кроме того, около правления день-деньской не смолкает на столбе репродуктор.

— Кто с кем воюет в Испании? — спрашивает комсомольский секретарь Жору Панкратова.

— Рабочие против фашистов, — объясняет Панкратов.

— А кто такие фашисты?

— Известно кто — буржуи, кулаки и помещики.

— Был фашизм в царской России?

— А как же! — удивляется Панкратов такому вопросу. — Поэтому сбросили кулаков и помещиков.

Состоялась эта беседа, когда в Кокино появились первые красивые дома, когда дети ходили в семилетнюю школу, а молодежь вечерами собиралась в клубе потанцевать, послушать лекцию, посмотреть кинофильм. И Панкратов заходил в клуб. Два раза смотрел «Профессора Мамлока», возмущался: фашист-буржуй жрет колбасу без хлеба и так издевается над людьми. Не понял, кого фашист избивал и почему прогонял с работы, а все же хороший человек такого себе не позволит. И как можно жрать колбасу без хлеба! Так и сказал комсомольскому секретарю, сам завел речь о «Профессоре Мамлоке».

— Ты хоть и не очень сознательный, но свой парень, возьмем в комсомол, — решил секретарь. — Будем воспитывать!

Приняли в комсомол, но через полгода на комсомольском собрании уже разбирали персональное дело. Не понимал, за что взъелись, ведь ничего худого не делал.

Привез жарким днем косарям бидон супа, с другим бидоном спешит во вторую бригаду — не отпускают колхозники: Татьяна Арбузова исходит болью, вот-вот станет рожать, надо везти в больницу.

— Не имею права, — объясняет Панкратов. — У меня наряд, нельзя оставить людей некормленными.

— Можешь понять, что из-за тебя баба с ребенком погибнут?! — кричит Иван Николаев.

Шумят колхозники, кто-то схватил коней за уздечку, кто-то скатил бидон с супом на землю. Стащили Жору с подводы, дали по шее и отправили своим ходом в правление. Иван Николаев отвез Таньку Арбузову в больницу, поспел в самый раз.

Не сомневается Панкратов, что все делал правильно, а в правлении его обругали, похвалили Ивана Николаева.

На комсомольском собрании секретарь предлагает:

— Скажи ребятам, есть у тебя совесть?

Как можно возводить напраслину на человека! Старался, должен же был накормить косарей, не имел права бросить их голодными. Обычно он не противоречил начальству, а тут прорвало:

— Делаешь все как положено, и за это ругают.

— Разве положено комсомольцу бросить в беде человека? Не одного — и того, кто должен был родиться, — спрашивает секретарь у Панкратова.

— Значит, каждый может делать что хочет, значит, плевать на наряды, да?

Получился большой разговор о долге и совести, о советской морали. Все критиковали Панкратова, в том числе и косари-комсомольцы второй бригады, получившие обед с большим опозданием.

Хоть и не наказали Панкратова, а обида все же гложет. Иван Николаев саданул по шее — и это правильно, да? Коней забрали, люди остались голодные — это тоже правильно, да? Что же получается? Выполнил приказ — правильно! Не выполнил приказ — тоже правильно!

В мае 1939 года вызвал председатель, предложил перейти в МТС: там обучат на тракториста. Сам Панкратов никогда бы не решился, но если предлагают — почему не попробовать. Хорошо живут трактористы: и деньги получают, и продукты.

Четыре месяца учился на курсах. Нелегко было, однако все конкретно, все можно руками пощупать, преподаватели терпеливо объясняют, что к чему и зачем. С грехом пополам изучил трактор, научился управлять, сдал экзамены.

Год Панкратов проработал на тракторе. И какой это был замечательный год! Трактористам почет, уважение; приезжает работать в колхоз — величают Георгием Антоновичем, платят прилично. Девчата стали присматриваться, соседка Наталья заговаривает, домой приглашает. Ловкая, бойкая, и собой ничего — стал заходить. Наталья мастерица рассказывать всякие басни, слушать ее интересно.

В ноябре сорокового призвали на срочную службу в танковые войска, как и всех трактористов. Отправили на Украину, в город Станислав. Уже в самом начале службы стало ясно: из Панкратова танкист не получится. Командир учебного батальона майор Федотов, тоже чуваш, награжденный за финскую орденом Красного Знамени, увидел в Панкратове свою молодость, отсталость доколхозной чувашской деревни. Много беседовал с молодым бойцом на родном языке, искал путь к его сердцу. Хотелось в Панкратове повторить себя — не получилось: материал оказался не тот.

Закончил Панкратов трехмесячный курс, направили в ДАРМ — дивизионные авторемонтные мастерские. Жизнь наладилась: старательно трудился, старшина ДАРМ Васильченко не обижал, хотя на утренних построениях неизменно корил за плохую выправку.

С первых дней войны дивизия вела неравные бои с неприятелем, неся тяжелые потери, отступая на юг. Фашистские самолеты бомбили и расстреливали, бойцов оставалось все меньше.

В одном из сражений ДАРМ попали в окружение. Собрал Васильченко немногих уцелевших бойцов, прошагали всю ночь. Когда считали, что опасность уже позади, со всех сторон раздались автоматные очереди. По команде Васильченко залегли, стали отстреливаться. Вражеский огонь усилился. Тут и случилось то, что определило всю дальнейшую судьбу Панкратова: на его глазах Васильченко был сражен автоматной очередью, надо было самому принимать решение. И Панкратов, потеряв остатки мужества, заполз в канаву. Нет командира, никто ничего не приказывает. А тут разносится по мертвому полю команда, еще более страшная от того, что русские слова звучат не по-русски: «Зольдаты! Кто хочет жить, кидайт оружие. Хенде хох — руки в небо». Выполнил Панкратов команду — поднял руки. Еле держат ноги, от них идет дрожь по телу…