Коллектив авторов История - Кембриджская история капитализма. Том 1. Подъём капитализма: от древних истоков до 1848 года

Экономические изменения, выражавшиеся в форме трансформаций международной торговли и денежных систем, также вызвали появление различных форм восприятия реальности, которая теперь понималась через цифры, расчеты, измерения, статистическую информацию и политическую арифметику. Развитие двойной записи в бухгалтерии подразумевало принятие принципов методологической строгости, точности, достоверности и правильности — все это структурировало новаторские способы мышления, использовавшиеся зарождавшимися науками о богатстве и обществе (Perrot 1992; Poovey 1998). Практическое знание, а также инструменты и процессы, использовавшиеся для изучения эмпирического мира, следовательно, представляли накопленный капитал когнитивного опыта, критически необходимый для усовершенствования политической экономии.

Традиция политической арифметики, изложенная в работе Уильяма Петти (William Petty 1690), была абсолютно необходима для формирования научного дискурса, который стремился объяснить логику, в соответствии с которой рынок действовал в качестве естественного порядка вещей. В этом контексте стоит подчеркнуть актуальность рамок, которые также обеспечивались философией естественного права для интерпретации основ социальной и экономической организации. Существование повсеместно принимаемых естественных законов, являющихся неотъемлемой сущностью человеческой природы, убеждение в естественном, спонтанном, гармоничном и саморегулируемом порядке являлись ключевыми элементами объяснения экономического порядка рынка и были, таким образом, неотъемлемой частью дискурса науки, которая стремилась пролить свет на механизмы, которым был подчинен этот самый порядок (Cardoso 2004; Clark 1992).

Философские принципы естественного права также были полезны для улучшения индивидуальных способностей и мотивации (частные пороки) и для последующего подчинения коллективных интересов (общественные добродетели). Возникновение самостоятельного дискурса политической экономии, который рассматривал экономическое измерение человеческой деятельности как подходящую для анализа категорию, было связано, до определенной степени, с убеждением в спонтанном экономическом и социальном порядке. Это убеждение, в свою очередь, предполагало уменьшение вмешательства государства в экономическую сферу. Однако гармония гражданского общества может оказаться целью, немедленное достижение которой невозможно, и поэтому было целесообразно допустить в естественный порядок вмешательство корректирующей силы. Иными словами, государству — хотя оно и не являлось составляющей спонтанного естественного порядка — была вверена высшая задача сохранения его координации и стабильности.

Именно этот взгляд мы находим у таких авторов, как Буагильбер, Кантильон и Кенэ, которые, кроме предпочтения применения к внутренним и внешним рынкам политических курсов laissezfaire (невмешательства государства в экономику), разработали инновационные методы и инструменты анализа для изучения темы, которая впоследствии стала одним из самых фундаментальных основ зарождавшейся экономической науки: равновесия в результате кругового потока богатства (Hutchison 1988).

В случае Кенэ и французской физиократической школы отношения между различными классами представлялись в форме кругооборота, в котором землевладельцы, производители и потребители пересекали пути друг друга, кругооборота, который также служит для количественного выражения выработки за данный период времени и который также обеспечивает воспроизведение экономической деятельности в следующий период. Идея, немедленно возникающая из «Экономической таблицы» Кенэ — это идея равновесия и гармонии в экономической и социальной вселенной в целом (Larrere 1992; Steiner 1998). Будучи экономическим, такое равновесие описывается через экономические отношения, связывающие автономные интересы различных групп и субъектов деятельности в общем деле.

Приоритет, который физиократы присваивали развитию сельского хозяйства, не вызывает вопросов в стране, где в этом секторе было занято 85 % населения и который вырабатывал 60 % ВВП.Похожая ситуация наблюдалась и в других европейских странах, и позиция физиократов находила отражение в различных институтах — просвещенных салонах, научных академиях и региональных экономических обществах — которые усиливали политический смысл, который, без сомнения, содержался в позиции физиократов: убеждение в естественном порядке вещей и способности воспроизведения ежегодно достигаемого равновесия означало необходимость полагаться на модель экономической организации, которая сделала субъекты экономической деятельности менее зависимыми от советов и контроля государства.

Действительно, в нескольких европейских экономиках мы видим, что во второй половине XVIII века происходит уменьшение вмешательства национальных государств в регулирование внутренних и внешних рынков и растет критика рецептов и политики меркантилистского характера. Происходит углубление доктринального спора о преимуществах и недостатках государственного вмешательства, как видно из многих аргументов, публично выдвинутых за и против либерализации производства и дистрибуции зерна. Верри, Галиани и Дженовези в Италии, Граслен, Форбоннэ, Кеннэ и физиократы, Кондорсе и Тюрго во Франции, Кампоманес, Ховельянос и Уорд в Испании присоединились к публичным дебатам о дефиците продуктов питания и действиям, необходимым для его предотвращения, как через предоставления большей свободы в производстве и обороте этих товаров, так и через новые государственные меры по протекции и регулированию. Выбор и принятие политических решений по столь важным вопросам, естественно, зависел от краткосрочной экономической ситуации, а также от возможности распределения человеческих ресурсов и капитала в сельском хозяйстве. Почти всегда было некоторое понимание роли рыночных сил и агентов в установлении равновесной цены, наилучшим образом соответствовавшего потребностям как производителей, так и потребителей. Эти авторы также часто подчеркивали взаимную зависимость различных рынков, как внутреннюю, так и внешнюю.

Призыв к открытым рынкам не всегда принимался, если речь шла о применении принципа невмешательства государства в международную торговлю и, в частности, когда на карту ставилось поддержание колониальной торговли. Действие Навигационных актов и агрессивный характер мер по защите империй помешали полному принятию и способствовали обоснованию необходимости государства с широкими функциями обороны и морского контроля — без чего экспансия международной торговли не была бы возможна [96] Глобальный контекст для данной темы см. в главе 12 Патрика О’Брайена в настоящем томе. . Таким образом, коммерческое процветание европейских держав зависело от системы, при которой колонии гарантировали поставки сырья и потребительских товаров как для прямого пользования на европейском континенте, так и для повторного экспорта.