Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Тут же познакомился я с женой Веревкина, фактически стоявшей во главе местного Управления Красного Креста и уже начавшей работать на войну. Вовсю кипела работа в местной общине Красного Креста. Вскоре уже Виленский Красный Крест, в составе которого образовался особый Дамский Комитет, открыл на поступившие пожертвования прекрасный госпиталь. Следом за ним стали открываться и другие частные госпиталя и лазареты. Пожертвования поступали обильно, и часто приходилось не поощрять желание отдельных лиц открывать те или иные лазареты, а наоборот, отказывать им, ибо движимые самыми похвальными желаниями, жертвователи не считались часто с расположением предлагаемых ими помещений, подчас отдаленных от железных дорог или же слишком близких от района военных действий. Из этих частных лазаретов стоит отметить небольшой в начале лазаретик крестьян Виленской губернии. Начатый с небольшими средствами, он был поручен руководству ксендза Саросека и открыт рядом с Верками, известным бывшим имением князя Витгенштейна, и после его смерти — его дочери, жены бывшего германского канцлера князя Гогенлоэ. Благодаря энергии Саросека лазарет этот быстро укрепился, приобрел себе добрую репутацию и продолжал существовать и после эвакуации Вильны.

Во времена начала войны, кстати, много разговоров было про отношение к России поляков; когда я приехал в Вильно, оно было еще неопределенным, поляки держали себя выжидательно. Вскоре, однако, появились воззвания к полякам Верховного Главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, и положение резко изменилось. Началось формирование польских добровольческих легионов, очень усилился приток пожертвований на разные нужды войны, и враждебная России «австрийская ориентация» как-то сразу исчезла. К сожалению, это настроение использовано не было, а вскоре некоторые бестактные действия представителей власти в Царстве Польском, а главным образом некоторые циркуляры министра внутренних дел Маклакова, опять начали возбуждать недоверие против России. Впрочем, мне лично за все время моего пребывания на фронте ничего, кроме хорошего по отношению к Красному Кресту, да и к армии нашей со стороны поляков, видеть не пришлось. В отдельных же случаях отношение их к нам прямо поражало своей сердечностью.

Через несколько дней и штаб 1-й армии переехал вперед, ближе к фронту, ушли, но в тыл, в Минск, остатки штаба Округа, и Вильна опустела. Жизнь продолжала кипеть только на вокзале, где беспрерывно проходили на фронт войска.

Наладив в течение ближайших дней все наши текущие дела, я отправился в г. Лиду, где должно было поместиться управление Главного Начальника Снабжений фронта, которому был подчинен главноуполномоченный Красного Креста. Должность эту на Северо-Западном фронте занял генерал Н. А. Данилов, «рыжий». Подобно своему однофамильцу, и этот Данилов был очень талантливым человеком с удивительно быстро схватывающим умом, но, к сожалению, весьма легкомысленным и совершенно не терпевшим критики его деятельности. Профессор Военной Академии по военной администрации, он попал на место, которое ему подходило по специальности, а служба в течение 8 лет в должностях помощника начальника и начальника Канцелярии Военного министерства делала из него человека, бывшего вполне в курсе всей нашей подготовки к войне и знавшего посему, на что можно рассчитывать. Данилова я знал еще капитаном, и отношения у нас всегда были хорошие. В первое мое свидание с ним я получил впервые более или менее точные, хотя и самые общие указания о военных предположениях и, вместе с тем, и краткие директивы о том, что надлежит в ближайшие дни делать Красному Кресту.

Тут же познакомился я и с некоторыми из помощников Данилова. Своим прямым помощником и заместителем Данилов избрал профессора Военной Академии Филатьева. Это был человек сумрачный, неразговорчивый, как говорили его подчиненные — тяжелый, но вместе с тем умный, знающий и работящий. Большинство же других своих помощников Данилов получил из штаба Варшавского военного округа, почти целиком пошедшего на сформирование штаба Главнокомандующего Северо-Западного фронта и 2-й армии. Из числа их я познакомился в Лиде с начальником Военных Сообщений фронта генералом Дерновым. Очень милый человек, он оказался однако не на месте, но продержался на нем тем не менее около года: как я уже говорил, память его была настолько слаба, что Данилов, как он сам мне говорил, должен был потребовать, чтобы он записывал все, что ему говорилось. Вполне естественно, что во время войны с таким недостатком занимать ответственный пост было невозможно.

Конечно, познакомился я и с начальником санитарной части, совершенным стариком, занимавшим до войны должность военно-санитарного инспектора Варшавского округа. Для военных условий он совершенно не подходил и через месяц уже был сменен. В Лиду он приехал со значительным опозданием, и на замечание Данилова сослался на то, что он не пропустил поверстного срока. Когда я к нему пришел, то об условиях своей работы он еще ничего не знал, да, по-видимому, и не интересовался ими. По крайней мере, когда я ему передал, какие армии и корпуса входят в состав фронта (он не знал даже этого), то он отнесся к этому безразлично и заинтересовался этими сведениями лишь его помощник д-р Гюббенет, брат актрисы Яворской, проработавший в Порт-Артуре во время всей его осады, а впоследствии занимавший сам должность начальника Санитарной части Западного фронта. Кстати отмечу здесь, что те указания, которые мне дал Данилов, уже через несколько дней были изменены, ибо, по-видимому, были изменены и оперативные планы.

Возвращался я через Белосток, где при мне в местную общину Красного Креста привезли первых раненых, которых я видел в эту войну — офицера и нескольких солдат Харьковского Уланского полка, продвинувшегося немного через нашу границу. Обратно в Вильно ехал я в поезде с моим сотоварищем по Думе Л. К. Дымшей. Все разговоры наши вертелись вокруг воззвания Верховного Главнокомандующего к полякам. Дымшу, естественно, интересовал вопрос о том, во что выльются реально данные в этом воззвании обещания, но рассчитывал он тогда на весьма немногое, в лучшем случае на весьма ограниченную автономию.

При возвращении в Вильно, я услышал здесь первые слухи о начавшихся боях. Слухи эти были для нас неблагоприятны: говорили про неудачное наше наступление, про большие потери расположенных в Вильне полков, особенно Оренбургского, попавшего будто бы в засаду, причем командир его, полковник Генштаба Комаров был убит. К счастью, хотя сведения о больших потерях и подтвердились, однако, сообщения об общей неудаче были не вполне верны, хотя частные неудачи и были. Наоборот, в четырехдневном бою 4–7 августа у Сталлупенена и Гумбинена 1-й армии удалось опрокинуть немцев, начавших отходить к Кенигсбергу.