Николай Суханов - Записки о революции

В сущности, исход корниловщины решался этим окончательно. Но события развивались с каждым часом. Пришли известия, что официальные корниловцы – генерал Корнилов и Эрдели – арестованы со своими штабами. Затем сообщили, что Псков, Витебск, Дно находятся в руках войск, верных правительству. Мятежный генерал Клембовский, только что назначенный преемником Корнилова, фактически на другой же день оказался не у власти. Днем стало известно, что Ставка также окружена правительственными войсками. И наконец, движение на Петербург было окончательно приостановлено; эшелоны же Дикой дивизии замкнуты плотными кольцами революционных войск.

Ко второй половине дня крах мятежа стал так очевиден, что в Петербурге одно за другим стали созываться делегатские собрания частей, долженствовавших стать опорой Корнилова при его появлении в столице: казаки, юнкерские училища и прочие выносили резолюции о верности законной власти… К вечеру было получено сообщение, что отряды, прибывшие с Крымовым в Лугу, отправились вместо Петербурга в Нарву; таким образом, последние остатки знаменитой корниловской «реальной силы» рассеялись как дым. Насколько я представляю себе дело, все выступление генералов и биржевиков было ликвидировано без выстрела… Между тем газеты того же дня принесли весть, что накануне биржа ответила на корниловский мятеж дружным повышением ценностей.

Настроение Керенского и его приближенных вполне основательно поднялось с утра. И тут, на переломе, оказалось хлопот немало. О положении дел надо было известить всю страну. За подписью Керенского была послана радиотелеграмма, которая начиналась словами: «Мятежная попытка генерала Корнилова и собравшейся вокруг него кучки авантюристов остается совершенно обособленной от всей действующей армии и флота». И дальше это иллюстрируется ссылками на поведение главнокомандующих, армий и провинций, сплотившихся вокруг законной власти. Керенский требует спокойствия и неограниченного подчинения.

В своем улучшенном и приподнятом настроении министр-президент ныне, после фактического провала мятежа, решился еще на одну решительную меру: он издал пять указов об отчислении от должностей «с преданием суду за мятеж» пяти генералов – Корнилова, Деникина, Лукомского (начальника штаба Главковерха), Маркова и Кислякова. Вот как действовали Керенский с Савинковым! О, им поистине пальца в рот не клади… Насчет других генералов-корниловцев указов почему-то тоже нет. Ну, да ведь это не большевики: мы знаем, что «paзницy мотивов» Керенский хорошо видел. Вообще тут комментировать нечего…

Затем был смещен и новый Главковерх, генерал Клембовский. Но насчет предания его суду я не нахожу в газетах никаких указаний. Нельзя же было в самом деле сердить Кишкина, который еще мог согласиться спасать Россию, войдя в директорию…

Однако вот роковой вопрос: как же быть с должностью Верховного главнокомандующего? Это была задача… Конечно, не могло быть кандидата лучше генерала Алексеева, это ясно. Долгие интимные беседы с ним Керенского и Савинкова демонстрировали тут полный контакт с Кишкиным и Милюковым: если на предоставлении Алексееву кресла премьера спеться не могли, то видеть его Главковерхом одинаково желали и официальные и неофициальные корниловцы. Но ведь опять этот нелепый Смольный! Ведь конфликты с Советом из-за черносотенного царского генерала уже были не раз, а в мае месяце уже пришлось устранить Алексеева от должности Главковерха. Как тут назначить его снова?.. А между тем надо решать…

И вот – risum, risum teneatis, [149]уважаемые читатели. Ибо из песни слова не выкинешь, а песня получается смешная, а смеяться в драме неприлично. Присяжный поверенный Керенский назначил Главковерхом самого себя…

Конечно, это был способ поставить во главе армии того же Алексеева, который тут же был назначен начальником штаба. Но, во-первых, какой это был способ! Во-вторых, был ли это только способ отдать армию в руки Алексеева? В-третьих, не правда ли, к какой прекрасной цели вел этот способ?

Если бы Керенский умел действовать не в стиле оперетки, то он, разумеется, мог бы найти на пост Главковерха вполне благонадежного, не одиозного для масс и компетентного генерала или хотя бы офицера, и фактическое военное руководство Алексеева получило бы здесь благоприличный, а может быть, и рациональный вид. Но вряд ли я ошибусь, если скажу, что умысел иной тут был: подмостки Керенский любил. И надо было не только прикрыть Алексеева, а и… последовать хорошим примерам перед лицом современников и потомства. Ведь не столь давний глава правительства и государства, убогий Николай II, также назначил себя Главковерхом во время одной армейской передряги…

Советские «Известия» комментировали: «Решение А. Ф. Керенского взять на себя командование армией является в настоящий момент, когда необходимо с корнем вырвать и подавить мятеж, организованный командным составом, решением, вполне отвечающим интересам революционной демократии. Безусловно, это решение внесет успокоение в ряды солдатских масс, так как явится гарантией того, что никто из виновников этого мятежа не избежит заслуженной кары»… Ну и господь с ними, с этими комментариями и с советскими вождями. Пусть читатель сам, чтобы оценить эту «позицию», вспомнит всю совокупность обстоятельств.

Но, спрашивается, как же так: взял Керенский, да сам себя назначил. А что же окружающие, по крайней мере официальные лица? «Решение» было принято по соглашению с наличными министрами , составлявшими «кружок» наперсников министра-президента. Керенский много заседал с ними в этот день. И газеты писали: директория, формально отвергнутая, фактически осуществилась и ныне функционирует.

Генерал-губернатор Савинков в этот день был тоже не без дела. Этот господин 29 августа был занят введением в столице военного положения. Он составлял приказы такого содержания. В одном воспрещалось органам печати предавать гласности распоряжения мятежников, а также неофициальные мероприятия законной власти, затем воспрещались призывы к низвержению и ложные сведения, сеющие панику. Эти решительные меры, конечно, очень хороши. Но и опубликованы-то они могли быть только на другой день, когда от корниловщины осталось, можно сказать, одно неприятное воспоминание…

В другом приказе новый громовержец воспрещал всякого рода собрания на улицах и площадях, а равно и подстрекательство к таким собраниям, причем виновные и т. д. Это тоже очень хорошо. Очевидно, бунтующие генералы и биржевики делали попытки собираться на площадях и подстрекали рабочих собираться вместе с ними. Однако дело-то в том, что писания господина Савинкова были в то время никому не только не любопытны, но и не заметны. Никому ничего он воспретить не мог, и не было в столице ни старого, ни малого, кому бы пришло в голову его послушать. Никакой тут власти не было.