Маремьяна Голубкова - Мать Печора (Трилогия)

Под селом Сизябским на Ижме (там жила моя крестница) белые спускали мужиков в прорубь. В Мохче старуху Лукерью семидесяти пяти годов за то, что у нее двое сынов партизанили, белые привязали к конскому хвосту, и конь всю ее растаскал.

Народ злобился. Слышно было, что хотят белые всю Печору иноземцам отдать.

На лесопильный завод иноземцы нежданными гостями приехали. Стали мужиков к себе подманивать да подговаривать. О ту пору хлеба по всей Печоре не было. А иноземцы навезли пароходы муки, да не простой, а белой сеянки, которой мы вовек не видали.

Начали ездить по деревням разные прихлебатели иноземцев.

В Оксине был такой мужик продажный, звали его Подлесный. Договорился он с иноземцами, что за муку им в армию силу поставит. Получил он вместе с кулаками белую муку, рис, сахар. Стали они писать мужиков в списки: кто хочет в белые идти. Кто пойдет, тот две нормы всего добра получит. Только не густо было охотников писаться к белым. В Оксине да в Виске из богачей некоторые записались, а народ не хотел к ним идти.

Старик из Пустозерска, Евгений Михайлович Торопов, работал в то время в Виске. Вот он и рассказывал:

"Поехали пустозерцы да висчане за хлебом к морскому пароходу. Отправил их туда с бумагой волостной писарь Подлесный.

Приехали они - пароход стоит. Подъезжают, приводят их в главную каюту, к начальству. А в этой каюте, видят, генерал сидит. И не какой-нибудь это генерал, а английский.

Вот распечатал он письмо Подлесного и говорит:

- Молодцы, ребята, сами добровольцами приехали.

Мужики как от сна пробудились:

- Какими добровольцами?

- Белой армии, - объявляет. И распоряжается, чтобы им оружие выдали.

- К чему нам ружья-то? - спрашивают люди. - Утку убить, так у нас дробовки есть.

- Как к чему? Защищать свои дома.

- От кого?

- От красногвардейцев.

- Да как же это? - спрашивают мужики. - Красногвардейцы-то ведь наши сыновья. В сыновей, что ли, стрелять?

Генерал как заорет. И видим мы, что русский язык он чисто знает, хоть и английский генерал. Тут же он команду свою отменил, взревел:

- Сами вы разбойники! Вам не то что оружие - хлеба давать не будем.

Вот он и томит мужиков:

- Кто у вас руководит?.. Кто против белых народ смущает?

Сколько генерал ни топал ногами, ни одного слова от них не добился".

Так на Печоре встретили английских интервентов. Народ называл их "инстервентами".

После уж, когда я вышла на широкий простор жизни, когда с многими людьми встретилась, рассказывал мне печорский старожил, судовой механик парохода "Вега" Василий Андреевич Негодяев, как их команду заставили везти интервентов от моря к Ульсеновскому лесозаводу.

"Утром снялись с якоря - и дальше. Переводчик готовил завтрак генералу. Посматривает он на берег и показывает пальчиком:

- Вот здесь англичане построят новый английский завод на двадцать рам...

В это время мы проходили мимо Василькова озера, что недалеко от становища Юшино, против Кореговки".

Англичане хотели отнять у нас волю, посадить на шею народу царя, вернуть в Россию помещиков и капиталистов, а на Печору - ненавистного заводчика Ульсена.

Весь берег Мурманской пристани изрыли окопами, установили орудия.

Англичане собирались обосноваться здесь не на день или неделю, а надолго.

Заморские гости и белогвардейцы в Оксине, Виске, Куе, Никитцах, Пустозерске вербовали к себе в отряды самых последних бандитов. Они мучили мирных жителей, беззащитных старух, у которых сыновья ушли в Красную гвардию, привязывали к конским хвостам, детей сжигали заживо. Всего натерпелся народ. Ну, зато крепко досталось белым! Помнят люди, как их погнали с Печоры.

"Однажды сверху показался дозорный пароход "Артельный", - рассказывал Василий Андреевич. - Пароход этот дежурил прежде в Оксине, а сейчас на всех парах приближался к заводу. Английские офицеры переполошились.

- Остановить! - командуют.

С пароходов, что стояли у берега, одновременно раздались тревожные гудки. Но "Артельный" проскочил мимо завода и скрылся в направлении заставы, которая находилась в деревне Никитцы.

- Красные прошли к заставе! - ахнули белые.

В это время работник почтово-телеграфной конторы в Никитцах Виноградов решил подбавить страху перепуганным белым. Он и передал в штаб белых телеграмму, будто бы полученную из Усть-Цильмы:

"Усть-Цильма занята красными. Сейчас красные спускаются вниз по Печоре".

Тут поднялся великий переполох. Весь груз с берега и с пароходов белые сбросили в воду. Полетели ящики с английской свининой и галетами, с консервами и боеприпасами. Начальство сломя голову бросилось на разгруженный пароход и уехало в Архангельск, а отряд бросило на произвол судьбы. Когда белые удирали с Печоры на Мезень, их наголову разбили партизаны и отряды Красной гвардии".

4

В ту пору, когда белых прогнали, моему сыну Паше исполнился год. За это время он дважды у смерти был, горлом болел.

Однажды сунул Павлик ручонку в чашку с кипятком. И пришлось мне больного ребенка у чужих людей оставлять, надо было на низ отправляться. Жалко, да что ж делать, некогда было детей тешить.

На низах в этот год было шумно. Съехались туда мужики из разных деревень. Разговорам конца нет. Тут и мы, голубчане, прислушиваемся, хотим поболе знать про Советскую власть, про Ленина.

Жили мы все под лодками. Землянок не было. Соберемся в неловчий день все у одного места. Да еще с другой горки соседи приедут. Были тут и те, что от себя ловили, и те, что кулаками подряжены, - работники.

Вот и начнутся разговоры.

- Вот, - говорит один старик, - прежде на низах рыбы наловишь, домой приедешь, под горкой стоят баржи - красота! Рыбу выкатываешь да вываливаешь на баржу. Чердынцы бочки расколачивают, рассматривают, любуются. А тебе рюмочку за рюмочкой. Хозяин с тобой чокается, глядишь - и выпили. Сдашь рыбу - и напьешься, уши по земле волокутся. А нонче куда ее, рыбу, приведешь да кому отдашь? Волоки по фунтам да по пудам - весь исклянчишься.

Первое время на Печоре кооперации еще не было, местные кулаки помалу выменивали. Разве устьцилемы приедут да на ничто - на картошку да на репу - рыбу выменяют.

Вот старики и пеняли, что чердынцы перестали ездить. А то забыли они, что у чердынцев из долгов не вылезали. Я тут не вытерпела, напомнила.

Муж взглянул на меня, вздохнул, да ничего не сказал. Нелегко ему было, что жена его умом не живет. Только и мне хорошо не было, что мы с мужем врозь глядим. Никому я не могла свои мысли поведать: ни мужу верному, ни брату родному, ни другу ближнему. Хоть на старое-то я и смотрела, а все от него отодвигалась. Хоть и пятками вперед шла, а все от старого, а не к нему. К новому же, хоть и по куриному шагу, а все вперед подвигалась.