Андрей Никитин - «Повесть временных лет» как исторический источник

Итак, подводя итоги рассмотрению фигуры Рюрика, представленной в ст. 6370/862 г. ПВЛ, остается констатировать полную внеисторичность легенды о «призвании» по отношению к Новгороду на Волхове и древнерусскому государству в целом как «варягов» с «Рюриком», так и приглашавших их «чудь, славен, кривичей и веси», заимствованных из какой-то эпонимической легенды, до нас не дошедшей. С другой стороны, реконструкция биографии реального Рорика Ютландского и связанных с ним событий по-новому ставит многие вопросы уже собственно русской истории, в том числе о 1) правомерности использования термина «Рюриковичи» ранее XVI в., поскольку до этого он отсутствует в письменных источниках, и 2) о воздействии западнославянской (вендской) письменности на новгородскую культуру и пр. Но всё же главным итогом этого рассмотрения должно стать признание полной чужеродности Рюрика/Рорика для истории России, с которой он оказался столь прочно связан благодаря тенденции летописцев и консерватизму мышления многих поколений отечественных историков.

Если Рюрик в русской истории оказывается всего только фантомом, тенью, отброшенной на пространства Восточной Европы Рориком ютландским или фризским, то Олег выступает в ПВЛ первой фигурой, чье существование подтверждается датированным документом — договором, заключенным этим князем с греками 2 сентября 911 (6420 «сентябрьского») года. К сожалению, этот безусловно исторический факт не облегчает работу исследователя, приступающего к выяснению личности одного из самых загадочных персонажей ранней русской истории, награжденного прозвищем «вещий», т. е. ‘мудрый’, ‘знающий’, а если следовать значению этого слова у кашубов (на территории «варяского Поморья»), то и ‘оборотень’, ‘упырь’ [341].

Несмотря на кажущееся обилие сведений об Олеге, рассыпанных по страницам ПВЛ, начиная со ст. 6387/879 г. и кончая ст. 6420/912 г., которая после рассказа о смерти князя от змеи, выползшей из черепа любимого коня, завершается выпиской из хроники Георгия Амартола об Аполлонии Тианском и пророчествах [342], все они, за исключением договора 6420/912 г., оказываются малодостоверны и прямо легендарны. Последнее может быть объяснено тем обстоятельством, что наличие в этих новеллах характерных фразеологических оборотов, использование топографических ориентиров, проведение идеи тождества «словен», «полян» и «руси», а также текстов, заимствованных из хроники Георгия Амартола, указывает на их принадлежность перу «краеведа-киевлянина», работавшего в первой половине XII в., или же — на кардинальную переработку им каких-то предшествующих текстов, которые содержали договор с греками и предание о чьей-то смерти от коня по возвращении из похода. Однако и этот, уже переработанный в первой половине XII в. текст, как можно полагать, испытал в составе ПВЛ большие сокращения, вызывающие недоуменные вопросы.

Начать следует с происхождения Олега, о котором, в сущности, ничего не известно. Он появляется, как deus ex machina, в момент смерти Рюрика лишь для того, чтобы тот мог передать ему своего малолетнего сына Игоря и основанное им государство. Подобную мотивацию, следом за другими историками, можно было посчитать реальной, если бы не противоречия, из которых три сразу же переводят ее в разряд откровенного вымысла: немедленный после смерти Рорика/Рюрика уход Олега из Новгорода, хронологическая несовместимость Олега и Игоря, о чем я буду говорить в связи с Игорем, и отсутствие у реального Рюрика/Рорика мужского потомства. Наименование Олега «воеводой» Рюрика [НПЛ, 107], его «родственником»[Л., 22] или «племянником» [343], следует отнести к разряду домыслов, поскольку оба его реальных племянника, Родольф и Годефрид, как известно, не дожили до 90-х гг. IX в. Другими словами, исследователь имеет здесь дело с попыткой связать Рорика/Рюрика через Олега с Игорем, Ольгой и Святославом.

Между тем, Олег, безусловно, был князем, причем наследственным князем, т. к. в тексте договора 6420/912 г. он представлен с титулом «светлости», что могло иметь место только в том случае, если константинопольский двор был абсолютно уверен в правомочности Олега претендовать на графское или княжеское достоинство. Попытка Б. А. Рыбакова представить его «норманским конунгом, незаконно и лживо овладевшим Киевом» [344], изначально ошибочна, поскольку преамбула договора 6420/912 г. показывает наличие в его государстве структурированного аристократического вассалитета (наличие «под его рукой» других князей и бояр). Можно предположить, что Олег являлся отпрыском какой-то боковой (женской) линии Скьольдунгов, однако его пребывание в Новгороде на Волхове и последующую экспедиция именно по тому пути «из варяг в греки», который обозначен в «хождении» апостола Андрея, с захватом Смоленска и особенно Любеча, следует отнести целиком на счет «краеведа».

Иначе стоит вопрос с приходом Олега в Киев и убийством Аскольда и Дира.

Если предание о Кие как основателе города на Днепре (и на Дунае!) могло существовать самостоятельно, будучи только использовано «краеведом», внесшим в него элементы полемики с «невегласами», как это можно видеть и по поводу крещения Владимира в Корсуни, то пребывание Аскольда и Дира на берегах Днепра ничем до сих пор пока не подтверждено, причем не только из-за разнесенности их могил на территории древнего Киева (ссылаясь на М. С. Грушевского, А. А. Шахматов отмечал, что «они похоронены в разных местах города Киева, отстоящих друг от друга на добрые полмили» [345]). Их связь с Рориком/ Рюриком объясняется теми же причинами, что и отношение к Рюрику Игоря, воз-никшими под пером «краеведа», который использовал фрагмент из Продолжателя Амартола [346], чтобы пополнить его именами узурпаторов, с которыми расправился Олег. Между тем, отсутствие этих имен в греческом тексте хроники Георгия Амартола лишает какой-либо достоверности их появление в достаточно поздних списках ее болгаро-русского перевода, осуществленного, как считал В. М. Истрин, не ранее середины XI в. [347].

Сложность заключается еще и в том, что для нас совершенно неизвестно, в какой Киев и к каким «полянам» приходит Олег и, соответственно, где именно у него произошел конфликт с этими столь доверчивыми «варягами», как можно понять, менее всего собиравшимися оказывать сопротивление пришельцам. Поскольку же события истории Руси IX–X вв., изложенные в ПВЛ, во многом оказываются отражением представлений о прошлом книжника первой половины XII в. (самыми ранними хронологическими ориентирами для ст. 6390/882 г. являются упоминания церквей св. Николая и св. Ирины, а также замечание о «варягах», которым шла дань от Новгорода «еже до смерти Ярославля»), гипотеза Б. А. Рыбакова об Аскольде и Дире, как автохтонных славянских правителях «полян-руси» [348], разработанная затем М. Ю. Брайчевским [349], представляется малоубедительной, хотя само их присутствие в середине IX в. в Причерноморье вполне вероятно.